Глубокие раны
Шрифт:
Роберт Ватковяк был в плохом настроении. Он шел по асфальтированной пешеходной дороге из Келькхайма в Фишбах, тихо ругаясь про себя и одаривая Германа Шнайдера всеми проклятьями, какие только знал. Больше всего он злился на то, что позволил этому старому подлецу обставить себя. Чеки ведь равнозначны наличным деньгам, сказал тот и с сожалением продемонстрировал ему свое пустое портмоне. Черта с два! Эти идиоты в банке устроили целую суматоху и стали названивать, наверное, фараонам. И тогда Роберт предпочел исчезнуть. Но теперь у него не было ни мобильника, ни достаточного количества бабок на автобус, и он
Единственная возможность, которая у него еще была, — это Вера. Он должен найти возможность, чтобы поговорить с ней наедине. Как проникнуть незамеченным в Мюленхоф, Роберт знал, и ему был знаком каждый сантиметр дома. Когда он окажется перед ней, он сможет совершенно объективно объяснить ей, как плохи его дела. Может быть, она даст ему что-нибудь добровольно. А если нет, то он достанет пистолет и приставит его к ее голове. Но так далеко дело не зайдет. Собственно говоря, не Вера запретила ему появляться в доме, а Зигберт, эта высокомерная толстая свинья. Он всегда терпеть не мог Роберта, тем более после той автокатастрофы, виновным в которой сочли одного Ватковяка. При этом за рулем была Марлен, но ему никто не поверил; в конце концов, ей было только четырнадцать, и она была такой милой и послушной девочкой! У нее возникла идея совершить прогулку на «Порше» дяди Эларда. Она украдкой стянула ключи и уехала. Роберт сел в машину только для того, чтобы удержать ее от глупостей. Но семья, разумеется, была убеждена, что это затеял он, чтобы произвести впечатление на девчонку!
Ватковяк неуклюже прошагал мимо бензозаправки и пересек улицу. Если он приложит усилия, то через час сможет быть в Мюленхофе. Внезапно громкий сигнал клаксона вырвал его из мрачных мыслей. Рядом с ним остановился черный «Мерседес». Водитель опустил стекло со стороны пассажирского места и наклонился к нему.
— Эй, Роберт! Тебя куда-нибудь подвезти? — спросил он. — Давай, садись!
Ватковяк некоторое время помялся, потом пожал плечами. Все же это лучше, чем тащиться пешком.
— Собачонки тявкают весь день. Мне уже сегодня жаловались, — признался управляющий домами жилого квартала на Ротдорнвег, когда он вместе с Боденштайном и Кирххоф поднимался в узком лифте на самый верхний этаж здания. — Но их часто целыми днями не бывает дома, и собаки остаются одни и лают, и гадят прямо в квартире.
Остерманн воспользовался положением об обстоятельствах, не терпящих отлагательств, и в самое короткое время добился у компетентного судьи постановления о проведении домашнего обыска в квартире Моники Крэмер.
Лифт рывком остановился, управляющий открыл поцарапанную и размалеванную дверь и продолжил свою болтовню.
— …едва ли в этом доме найдутся приличные люди. Большинство из них и по-немецки не говорит! А аренду им постоянно оплачивает Отдел социального обеспечения. К тому же они еще невероятно дерзкие. Вообще-то мне должны платить двойную зарплату за все неприятности, с которыми я здесь целыми днями сталкиваюсь.
Пия нервно закатила глаза. Перед квартирой в конце мрачного коридора ждали двое полицейских в униформе, три сотрудника Службы сохранности следов и один представитель Службы экстренного вскрытия замков. Боденштайн постучал в дверь квартиры.
— Это полиция, — крикнул он. — Откройте дверь!
Никто не отвечал. Управляющий оттеснил его в сторону и стал стучать по двери.
— Откройте дверь! А ну, живо! — кричал он. — Я ведь знаю, что вы здесь, придурки!
— Не перегибайте палку! — остановил Боденштайн мужчину.
— Они же не понимают другого языка, — проворчал управляющий.
Дверь в квартиру напротив чуть приоткрылась и тут же захлопнулась. Полиция в этом квартале была, очевидно, необычным явлением.
— Вскрывайте дверь, — обратился Оливер к управляющему.
Тот с поспешностью кивнул и попытался открыть дверь вторым ключом, но она не поддавалась. Сотрудник из Службы экстренного вскрытия замков в течение нескольких секунд вскрыл цилиндрический замок, однако дверь все равно не открылась.
— Там есть какой-то упор изнутри, — предположил слесарь и отступил шаг назад. Двое полицейских всей своей массой навалились на дверь из клееной древесины и сумели приоткрыть дверь для прохода в квартиру. Собаки лаяли как обезумевшие.
— Черт возьми! — пробормотал один из полицейских, когда понял, чтозатрудняло им проход в квартиру. Прямо за дверью лежало безжизненное и перемазанное кровью тело квартиросъемщицы Моники Крэмер.
— Мне кажется, меня сейчас стошнит, — выдавил из себя полицейский и, торопливо протиснувшись мимо Кирххоф, вышел в коридор.
Пия молча натянула перчатки и склонилась над трупом молодой женщины, которая лежала лицом к двери. Трупное окоченение еще не наступило. Кирххоф взяла женщину за плечо и перевернула на спину. За годы своей работы в уголовной полиции она уже повидала множество страшных картин, но та жестокость, с которой было обезображено тело молодой женщины, поразила ее. Монику Крэмер разделали по всем правилам. Разрез шел от горла до лобковой кости, распороты были даже трусы. Внутренние органы вываливались из раскрытой брюшной стенки.
— О боже! — услышала Пия за своей спиной сдавленный голос своего шефа. Она мельком взглянула на него. Оливер мог многое вынести, но сейчас его лицо было белым, как стена.
Пия опять повернулась к трупу и поняла, что так потрясло Боденштайна. Ее желудок сжался, и она попыталась подавить возникший рвотный рефлекс. Убийца не удовлетворился тем, что просто убил молодую женщину, — он также выколол ей оба глаза.
— Позвольте, я сяду за руль, шеф. — Пия протянула руку, и Боденштайн беспрекословно передал ей ключи от машины.
Они сделали свою работу в квартире и переговорили со всеми соседями рядом и этажом ниже. Многие слышали ожесточенный спор и глухие удары, которые доносились из квартиры около одиннадцати часов, но все в унисон повторяли, что постоянные громкие ссоры с рукоприкладством в квартире Моники Крэмер всегда были в порядке вещей. Вернулся ли в квартиру Ватковяк после того, как Пия и Бенке ушли? Он ли расправился с молодой женщиной столь жестоким образом? Моника умерла не сразу — несмотря на свои ужасные травмы, она сумела доползти до двери и попыталась выбраться в коридор. Боденштайн потер обеими руками лицо. Таким уставшим Пия его еще никогда не видела.