Глупая сказка
Шрифт:
– Почему вы так предполагаете?
– Я не предполагаю, я знаю точно. Здесь будет построен небольшой кожевенный заводик по переработке местного сырья. Очистные сооружения, конечно, предусмотрены, но строить их будут лет двадцать. Артезианских колодцев тоже никто рыть не станет. Зачем иначе этот заводишко хотят строить на речушке? Ясно, что собираются черпать воду из реки, а в нее спускать отходы. Так что годика через три вместо этой цветущей долины вы увидите зловонную лужу.
– Но ведь здесь заповедник, – возразил я. – Кто же
– Вы думаете, что те, кто проектирует, дураки, что ли? Они построят этот вонючий заводишко за пределами заповедника. Так что никто не придерется.
– Почему вы так пессимистически настроены? Ведь можно доказать. Написать куда-нибудь… Существуют ведь различные инстанции.
– Конечно же, испишут ворох бумаги, станут негодовать газеты, появятся статьи в научных журналах, протесты общественности… Пока все это будет продолжаться, строители быстренько отгрохают заводишко. У них план, лимиты, прогрессивка, фонды, им некогда читать газеты. Разрежут быстренько красненькую ленточку и начнут скоблить кожи. Попробуй тогда выкорчуй отсюда заводишко. Сто лет будешь корчевать, пока не надоест.
Архитектор замолчал. Молчал он долго и зло. Очевидно, сдерживал себя, чтобы не наговорить лишнего в адрес будущих строителей и скорняков кожевенного завода.
Мы подошли к опушке леса. Здесь сплошь росла сосна, только кое-где между желтых стволов мелькали тоненькие беленькие березки с маленькими, уже желтеющими листиками и совсем редкой кроной – очевидно, среди мрачных гигантов им жилось несладко. Деревья росли так плотно, что в лесу было сумрачно и сыро, хотя верхушки сосен совсем недалеко сияли и плавились от солнечного жара. Толстый наст из рыжих иголок заглушал шаги. Иголками было усыпано все: земля, пни, редкий тонкий, тянущийся вверх папоротник, словно ребенок-акселерат, маленькие ложбинки со светлой водой на дне – наверно, следы бывших окопов и траншей.
Пахло свежей и гниющей хвоей одновременно.
– Здесь еще утро, – указал архитектор и поежился. Его руки с закатанными выше локтей рукавами рубашки покрылись мурашками. – Давайте присядем. Как здесь хорошо. Отдохнем от этого пекла. Это бруствер окопа, как вы думаете? Ну да, вот каска. Откуда она взялась? Ведь ее давно должно было засыпать слоем земли.
Железнов взял в руки сплющенную с боков, проржавевшую каску.
– Чья же, интересно, наша или немецкая?
– Немецкая, – сказал я.
– Откуда вы знаете?
– В детстве насмотрелся.
– Уже прогнила насквозь… Как его убили?.. Теперь уже никто никогда не узнает…
– Разрешите? – Я взял из рук архитектора каску и осмотрел ее. – Убит из пулемета. Стреляли издалека. Очевидно, от речки, вдоль опушки. Да… Так оно и есть, здесь совсем молодые деревья. Раньше их, конечно, не было. Немец высунулся из этого окопа, тут его и накрыло очередью.
– Может, вы скажете, какого цвета у него были глаза? – В голосе Железнова прозвучала ирония.
– Цвета глаз не знаю, но, судя по каске, детина был приличный. Вы, наверно, не верите тому, что я рассказываю. Все это довольно просто для тех, у кого было военное детство. Видите, как вы выразились, прогнившую насквозь дыру? Это когда-то было пулевым отверстием. Посмотрите, один край его сохранил контуры пули. Каска лежала вниз этим отверстием, поэтому и впечатление, что она прогнила. А вот рядом второе отверстие, оно забито землей, потому вы его и не заметили. Отверстия недалеко друг от друга. Значит, стреляли из пулемета.
– А может, из автомата?
– Вряд ли. Автомат применялся в ближнем бою. Обратите внимание, отверстие только на входе, на выходе его нет. Значит, били издалека. Пули уже находились на излете и застряли в голове. Теперь посмотрите, как расположена траншея. Поперек бывшей тут в то время опушки, бруствером к речке. Значит, наши были прижаты к болоту. Они удерживали железную дорогу, по которой вы сюда приехали…
– Может, это было наступление?
Я покачал головой.
– Вряд ли. Через болото трудно наступать, и его легче было бы обойти.
– Довольно логично. А откуда взялась каска?
– Наверно, ее вымыло дождями из бруствера, и она скатилась на дно.
– Вы прямо как Шерлок Холмс.
– Просто у нас в детстве была такая игра: по каскам узнавать, кто как погиб. За нашей деревней все поля были изрыты траншеями, противотанковыми рвами, окопами. Мы собирали там для нашего кузнеца всякий металл. Я и сейчас могу разобрать и собрать с закрытыми глазами немецкий автомат.
Архитектор отшвырнул каску. Он сидел, задумавшись, жуя травинку.
– Вот этот немец… – сказал Железнов. – Он здесь лежал, быть может, в такое же утро. Как вы утверждаете, на опушке, лицом к речке. За его спиной качались сосны, пахло хвоей, прыгали птицы. С реки тянул ветерок, квакали мирно лягушки… Немец лежал среди цветущей травы и выискивал себе цель… А от реки за ним следили другие глаза. Глаза нашего пулеметчика. И тоже ждали неосторожного движения. Чтобы убить… Один пришел, чтобы захватить этот лес, эту речку, другой – чтобы не отдать. Сколько веков существует человечество, столько идет борьба за лес, за речку, за поле… Люди никак не могут поделить землю.
Архитектор выплюнул травинку и стал опускать закатанные рукава рубашки: ему стало зябко. Я тоже чувствовал, как лесная свежесть постепенно начинает заползать под пиджак.
– Начнем собирать сучья? – предложил я.
– Пожалуй. Но сначала я закончу мысль… И вот через несколько лет не будет ни этой речки, ни островка, да и сам лес может исчезнуть. Я, может быть, выскажусь слишком высокопарно… Не кажется ли вам, что те, кто планирует здесь этот кожевенный заводик, те, кто его потом будет строить и эксплуатировать, поступают кощунственно по отношению к памяти тех ребят, что защищали это место?