Глядя в будущее. Автобиография
Шрифт:
Перед тем как стало ясно, что дни пребывания Тайваня в ООН сочтены, я дал волю личным чувствам. В тот момент, когда я увидел Лю Чиэ, посла Тайваня, в последний раз покидающего зал со своей делегацией, я поднялся со своего кресла, догнал его, прежде чем он достиг двери, положил ему руку на плечо и высказал сожаление по поводу того, что произошло. Он чувствовал, что организация, образованию которой способствовала его страна и которую она поддерживала, его предала.
С точки зрения Лю, США сделали далеко не все, что могли, чтобы поддержать правительство Тайваня. Американская позиция по отношению к статусу этой страны не была последовательной. Делегация США приложила много усилий, чтобы Генеральная Ассамблея приняла
Летом 1971 года Генри Киссинджер нанес тайный визит в Пекин, и это был первый сигнал об изменении политики США. Затем, незадолго до обсуждения статуса Тайваня на сессии Генеральной Ассамблеи, Белый дом объявил, что в 1972 году президент Никсон посетит Китай.
Эти новости рассматривались в Белом доме и государственном департаменте как исторический прорыв. Однако на практическом уровне американской политики в ООН мы упрашивали нейтральные страны твердо стоять против Пекина, в то время как сами смягчали свою политику по отношениям к режиму Мао.
Несмотря на мои личные чувства по поводу исключения Тайваня из ООН, дальновидная мудрость, проявлявшаяся в принятии КНР в ООН и установлении дипломатических связей с Пекином, была вполне очевидной. Я понял смысл того, что пытались сделать президент и Генри Киссинджер. Труднее было понять, почему Генри сказал мне, что он разочарован окончательными итогами голосования по Тайваню. Я тоже был озадачен этим. Однако, принимая во внимание то, что в Нью-Йорке говорили одно, а в Вашингтоне делали другое, такой результат был неизбежен.
Делегация КНР в своих мешковатых серых френчах, условно называемых "модой Мао" [42] , прибыла в Нью-Йорк 11 ноября. Это была моя первая прямая встреча с коммунистическим Китаем. Меня ожидали некоторые геополитические сюрпризы.
Не было ничего удивительного в том, что в своем первом официальном обращении к Генеральной Ассамблее ООН заместитель министра иностранных дел Китая Цяо Гуаньхуа критиковал США. Но хотя я и знал, что между двумя коммунистическими державами существуют серьезные разногласия, я не представлял себе в полной мере, насколько враждебно китайцы относятся к русским, пока он не уделил ровно столько же времени критике Советского Союза. В одной из газет, вышедших на следующий день, появилась карикатура, на которой были изображены Малик и я, сидящие за своими столами с перекошенными лицами, в то время как Цяо опорожняет ведро риса на наши головы.
42
На самом деле это были кители модели "Сун", названные так в честь Сун Ятсена, отца-основателя современного Китая. Несколько лет спустя, когда я был эмиссаром США в Пекине, я упомянул о "френчах Мао", но меня тут же поправил китаец, который сообщил мне, что первым их стал носить Сун, а не Мао. Тот факт, что и тайваньское и пекинское правительства претендуют на то, чтобы Сун считался основателем их движений, указывает на сложность китайской политики, на опасность попыток делать скороспелые выводы о китайской политике и о намерениях китайцев в любое время. — Дж. Б.
Однако речь Цяо была лишь началом моего познания истинного состояния китайско-советских отношений. И я по-настоящему удивился тому, что они всего лишь недолюбливают нас, но ненавидят русских. Это стало очевидным, когда посол Китая в ООН Хуан Хуа присутствовал на своей первой неофициальной встрече пяти постоянных членов Совета Безопасности ООН.
Эта встреча происходила в резиденции французского посла
Я расположился в делегатской гостиной ООН, в том месте, мимо которого Цяо и Хуан Хуа должны были пройти при входе в зал. И вот когда они проходили мимо, я встал, протянул руку и представился — сердечно, но сдержанно.
Каждый из них пожал мою руку — сердечно, но сдержанно.
После этого "случайного" представления друг другу мы разошлись. Однако было важно, чтобы китайский посол и я время от времени могли беседовать друг с другом, поскольку наши страны, несмотря на отсутствие официальных дипломатических отношений, обладали некоторыми общими интересами.
И вот Костюшко-Моризе, поприветствовав Хуан Хуа у дверей своей резиденции, ввел его в гостиную, где уже находились сэр Колин Кроу, Яков Малик и я. Хуан был представлен сэру Колину и пожал его руку, затем — мне и пожал мою руку. Потом протянул свою руку Малик. Я увидел, как Хуан Хуа вытянул было руку, но, услышав слова: "Советский посол!", быстро убрал ее назад, круто повернулся и отошел в сторону.
Оскорбление не могло быть более расчетливым. Хуан заранее знал, что Малик будет присутствовать на встрече. Он дал русскому вкусить сильную порцию того самого лекарства, которым сам Малик любил потчевать новичков при первой встрече. Правда, китайцы не старались при этом проверять, до какой степени они могут давить на русских. Я понял, что действия Хуана — это преднамеренная и открытая демонстрация другим великим державам того, что китайцы рассматривают советский "гегемонизм" в качестве главной угрозы безопасности их страны, даже большей, чем американский "империализм".
Рука Малика повисла в воздухе, а его лицо покрылось ярким пурпуром, словно Хуан дал ему пощечину. В этот момент — он длился несколько секунд, хотя казалось, что времени прошло гораздо больше, — напряжение в комнате было настолько велико, что его трудно даже описать. Не было произнесено ни единого слова, слышалось лишь тяжелое дыхание всех присутствующих. Затем наш французский хозяин в полной панике быстро двинулся в направлении столовой, отчаянно жестикулируя и громко призывая: "Прошу! Прошу! Давайте начнем совещание".
Мы впятером заняли свои места за столом (оба коммунистических посла сидели на безопасном расстоянии друг от друга) и начали относительно мирную беседу. Однако даже годы спустя, когда я уже отправился в Пекин в качестве официального представителя США, впечатление от этой встречи все еще было живо в моей памяти.
Последний случай, когда какой-либо посол отказывался пожать руку советскому дипломату, произошел с Генри Лоджем, когда он отвернулся от министра иностранных дел Андрея Вышинского в 50-х годах, в разгар напряженной американо-советской "холодной войны". И тут, в гостиной французского посла, я понял, что вне зависимости от начинавшейся разрядки между США и СССР в мире идет еще одна "холодная война" — между двумя крупнейшими коммунистическими державами.
Мой отец находился на отдыхе в штате Мэн, когда у него появился кашель, от которого он никак не мог избавиться. В конце концов его уговорили пройти тщательное обследование в Мемориальном госпитале Слоана-Кеттеринга в Нью-Йорке. Был поставлен диагноз — рак легкого. Отец не впал в отчаяние, однако болезнь быстро прогрессировала.
Мать поселилась с нами в нашей посольской резиденции в гостинице "Уолдорф-Астория". Она почти все время проводила у постели отца. Он умер 8 октября 1972 года. Для меня и для всех его детей это был настоящий удар: мы потеряли нашего лучшего друга.