Гнев Перуна
Шрифт:
Отрада-Ула первой соскочила на землю, распростерши руки как птица, побежала навстречу всадникам. Отрада мчалась, летела, будто соколица к своим сыновьям-соколикам...
— Мама... мама... — Славята и Борис наклонились с седел с двух сторон к Отраде.
С головы её сполз чёрный платок, седая коса ужом вилась по спине, а она, растерянная и счастливая, обнимала то одного, то другого. Обнимала сыновей...
— Славята, Бориска... К вам мы приехали... Теперь буду с вами. Итларь прогнал меня... И Гаину прогнал... Не захотела быть ему женой. Ну что ж, может, так и лучше... Будем доить стадо... Будем скрут отжимать... Все будем делать...
Сыновья
— Мы тебя не дадим в обиду, Гайка, — искренне пробасил Славята, старший из сыновей. Борис одобрительно кивнул головой.
Глаза Гаины затуманились слезами, губы дрогнули в улыбке.
— А отсюда... далеко до Руси?
Славята и Борис переглянулись. Задержали взгляд на её клейме.
— Не ведаем... Не ходили...
Гаина перевела взгляд, посмотрела куда-то вверх. Когда ей становилось мучительно больно, она всегда глядела на небо. Там была не затуманенная грехами чистая и непостижимая вечность. Сравнительно с нею — что стоили мелкие суетные желания человека?
От этих слов Гаины о родине в сердца юношей запала щемящая тоска по никогда не виденной ими родной земле, о которой всю жизнь убивается их матушка и любовь к которой песнями своими и речью своей вселила в их чистые души... Наверное, и в самом деле неизъяснима сила этой земли и стоит она таких высоких слёз гордой, непреклонной женщины, принявшей поругание над своей красотой, но не отступившей от любви к отчему краю...
Какова же она, Русская земля?
— Гайка, а ты Киев златоглавый видела? — не выдержал Славята.
— Я жила там...
— А башни там есть? Вот такие, до неба? С золотыми верхами?
— Всё там есть, Славята. Золото, слава, надежды, позор. Только... счастия нет...
Наконец князь Всеволод отважился выехать за вал Переяслава. Стояли прозрачные дни раннего осеннего месяца вереса. На холмах, над озерками застыли дубравы и рощи, тронутые багрянцем и золотом осени. Чистая синева неба холодно отражалась в прудах, озёрах и тихих речках. Не шелестели камыши, не отзывалась шуршащая лепёха. Какая-то настороженная тишина упала на землю, заставляя напрягать зрение и к чему-то прислушиваться.
В бездонном небе вдруг раздалось тоскливое курлыканье. Потянулся в тёплые края клин журавлей. За ним ещё один... Ещё...
Начался ирий [133] ...
Из-под конских копыт выпорхнула стая сытых перепелов. Испуганно вскрикнув, она рассыпалась в сухой траве, исчезла. Над прудом зарябила-залопотала крыльями туча отяжелевшей кряквы. Вот здесь бы и поставить перевесы — вся стая попала бы в руки охотников.
Всеволод объехал пруд. За ним, в отдалении, ехал его верный стражник Нерадец. Он остро присматривался к князю, стараясь угадать его желания и тут же выполнить. Князь улыбался в седой ус: находясь в полном одиночестве, приятно было ощутить свою силу и власть.
133
Ирий — отлёт для зимовки
Это одиночество особенно одолело его тогда, когда братец Изяслав воссел на киевском столе, а киевляне отказались от своего слова. Но, правда, потом они горько раскаивались за содеянное. Сын Изяслава — Мстислав и на этот раз много посёк буйных голов киевлян. А Всеволод тем временем вновь оказался в своей вотчине, на окраине земли Русской. На Переяславщине.
Всеволод крепко стиснул зубы, отчего его короткая рыжая бородка воинственно оттопырилась вперёд. Ничего, он подождёт. Он верит в свою судьбу, а может, в шапку Мономаха или в заверения митрополита Иоанна...
Возможно, именно сейчас приближается его время. Никто не ведает этого. Но в степи, по обоим берегам Днепра, за Сулой и за Тясмином, вновь зашевелились половецкие вежи. Хан Итларь, хан Кытан, хан Девгеневич идут на помощь Олегу Гориславичу к Чернигову и к Борису Смоленскому, оба они поднялись на этот раз уже против Изяслава. Сии сыновцы [134] с помощью половецких орд желают теперь испытать счастье-судьбу в борьбе со старым Изяславом. Что ж, они также имеют какое-то право на киевский стол, право меча, каким батюшка Олега Святослав отбил себе Киев от старшего брата.
134
Сыновец — племянник по брату (древнерус).
Митрополит Иоанн передаёт через своего монаха-посланца: иди, князь Всеволод, и ты со своей ратью на Киев. Олег и Борис с половцами потреплют дружину Изяслава, а ты легко его добьёшь и сядешь на место брата своего, с помощью Бога и с благословенья его, митрополита.
Всеволод теперь размышлял: если половцы идут на помощь Олегу и Борису, этим разбойникам, то как же ордам обойти Переяславщину? Пройдут они со своими кибитками и табунами через переяславские грады и сёла, через нивы, заберут в полон снова людей... А без людей, без их силы — он ничто. Будет нищенствовать, выпрашивать хлеб и меч у брата своего Изяслава...
Что-то не всё продумал отец Иоанн. Возможно, что-то иное в думах у него? Может, желает расправиться половецкими саблями и с Изяславом, и с ним одновременно? Самому воссесть или кого-то возвести из послушных, жадных к славе и почестям на престол? Но тогда поднимутся все Ярославовы внуки. А их — не перечесть. У одного покойного Святослава — пятеро сыновей, у Изяслава — трое, у него — двое... да ещё у других братьев Ярославичей — Вячеслава, Игоря, Владимира... Раздерут землю Русскую в клочья. Тогда кто захочет, тот и возьмёт её всю: византийский ли император Никифор Вотаниат, патриарх или кто другой. Возможно, это гречины-ромеи сейчас направляют половецкие орды на Русь. Империи ведь легче дышать, когда её сильные соседи гибнут в распрях...
Такая мысль всё больше овладевала Всеволодом. И он начал верить в её правдоподобность.
В самом деле, зачем киевскому митрополиту иметь под боком сильного и устойчивого князя — Изяслава или его, Всеволода? Тогда могущество Руси будет большим, а это — опасность для ромейской Византии, которую раздирают мятежи императорских родов.
Всеволод принял решение: не пойдёт он на Киев, не пойдёт против Изяслава. Ему нужно вместе с ним стать против половцев. И против своевольных племянников-сыновцев.