Гномон
Шрифт:
Едва слышный скрип из гостиной. Не кашель, не всхлип, не стук шагов. Но Нейт уже в полной готовности, потому что это первый однозначный звук человеческого передвижения — целенаправленного и, похоже, вороватого. Инспектор ждет. В дверях никого нет. Шум не повторяется.
Нейт вооружена: в кобуре за спиной лежит мощный тазер. Инспекторы обычно не носят боевое оружие, и пистолет плохо подходит для схватки в тесном помещении. Если расстояние до противника меньше пятнадцати футов — а большинство столкновений в британских домах будут происходить именно на такой или меньшей дистанции, — им не хватает быстроты. Пуля же, выпущенная даже из маломощного пистолета, пройдет навылет и повредит другие вещи, например очевидца или газовую трубу. Тазер — компромисс, но не самый удачный, поскольку выстрелить можно всего два раза и пробойная сила ограничена. На крайний случай у нее есть телескопическая дубинка — нечто среднее между палкой и хлыстом. Разумеется, если она всерьез полагает, что ей грозит физическая расправа, надо немедленно выйти наружу, в поднадзорное Свидетелю пространство, и вызвать подмогу.
Но если она так поступит, может упустить шанс поговорить с человеком, который боится довериться полиции, а в такой необычной обстановке инспектор не может узнать, кто это, не встретившись с ним лицом к лицу. Учитывая характер Дианы Хантер, не стоит сомневаться, что в доме есть потайные входы и выходы.
С другой стороны, если Нейт вызовет констеблей, а внутри обнаружится только малолетняя девочка, которая ищет библиотечную книжку на память о своей любимой учительнице, выглядеть это будет жестоко. Мало того, что сотрудники Свидетеля совершили ошибку и позволили человеку умереть под арестом, еще и напугали школьницу во время расследования, призванного обосновать неизбежность этой смерти… ну уж нет.
Она — полиция, и она — Система. Она пойдет на обдуманный риск.
Второй нитяной занавес. На этот раз — в два слоя. Стук-постук. Такая же сорочья смесь примотанных предметов. Наперсток, кубик лето, пуговица. Тут проходит нить, тут обходит. Нейт чуть касается медных нитей, чтобы они легонько затрещали. Затем отступает на шаг и ждет.
Понимает, что и другой ждет, тоже вполне уверен в своем терпении. Уже решила войти, потому что это не похоже на попытку убийства. Процедура оставляет решение в ее руках.
Нейт входит.
Полумрак. Глаза приспосабливаются медленно. Книги, снова книги. Еще одна дверь сбоку, новый нитяной занавес. Хантер оптом купила; нет, конечно, их дети плетут. Игровая группа. Идеологическое внушение? Вряд ли. Просто очень старая и простая методика обучения — моторные навыки и сосредоточение, тихие вечера.
На стенах — павлиньи перья (значение: дурной глаз. Суеверие или издевка над наблюдателем. Шутка или бессознательный выбор?) и статуэтки. Теперь она повсюду видит глаза: бронзовые пустые глазницы пялятся на нее, стеклянисто поблескивают куклы. Резные маски ждут того, кто их наденет. В банке препарат какого-то растения, подписанный как воронец колосистый с маленьким значком «яд», — и снова глаза: белые круглые плоды с черными кружками зрачков на алых стеблях. Более жуткого растения она в жизни не видела, будто явилось прямиком из кошмаров про фермы, где выращивают органы.
За банкой — мужчина. Или женщина. Смотрит на нее и говорит:
— А, инспектор. Присаживайтесь.
Инспектор не садится.
— Как вы сюда вошли? — резко спрашивает она.
— Я — Лённрот, — следует ответ лица, все еще раздутого за банкой с препаратом так, что больше напоминает брюхо ската.
Нейт пытается одолеть незнакомое имя, ухватить его смысл как текст. «Лён рот» или «народ»? Явно не английское. Отсутствие сети сказывается, потому что Лённрот вздыхает и повторяет попытку:
— Вы ведь инспектор Нейт, да?
— Это закрытое здание, — отвечает инспектор. — Как вы в него проникли?
— Может, у меня есть ключ.
— А может, нет.
— Ну, тогда, наверное, я могу… — слишком широкая ухмылка —…проходить сквозь стены. — Легкий взмах руки развеивает подступающую скуку. — Регно Лённрот. Понимаю, имя довольно напыщенное, но тут уж не моя вина. Его можно перевести как «царство Красного Клена». Владения, увы, небольшие, зато лично мои. Прошу вас, инспектор, расслабьтесь. Клен — растение безобидное, если вы, конечно, не лошадь. Вы нашли ее дневники?
Странный запах, горький и жаркий, — черная сигарета в пепельнице: настоящий табак. Может быть незаконно — это частный дом, но, разумеется, не Лённрот им владеет. Кража со взломом, отягчающие обстоятельства: преступное курение?
Инспектор сдвигается очень медленно, чтобы рассмотреть собеседника. Впивается глазами — точнее, как положено сотруднику Свидетеля, на чье закрытое место преступления явилась неустановленная личность, неодобрительно и внимательно разглядывает. Она не может с уверенностью сказать, мужчина это или женщина. Может, и нет однозначного ответа. Тонкая, легкая фигура, красивые руки, узкие пальцы сложены домиком. Насмешливое выражение на андрогинном лице. То ли иронично-одобрительное, то ли издевательское. Лённрот носит черное: черный свитер, черный пиджак, черные брюки. Черные ботинки на кубинском каблуке. Черные волосы, слишком белая кожа. Почему-то думаешь о болезни или операции. Плечи квадратные, но стройные. Ушедшая на пенсию попзвезда, готический вампир, владелец ночного клуба. Социопат. Актер по системе Станиславского. Оживший классический образ Уорхола. Ассоциации катятся по бледному лицу и уходят в никуда. Нет рамок. И нет связи с сетью, потому что дом превратили в клетку Фарадея. Впервые за всю свою взрослую жизнь инспектор понятия не имеет, с кем разговаривает.
— Дневники? — переспрашивает она.
Лённрот кивает:
— Дневники, записи, выписки. Молескины, исписанные зелеными чернилами. Маргиналии на полях «Над пропастью во ржи». Знаете, Иосиф Сталин обожал делать записи на полях. Его заметки в книге Нечаева — историческое открытие, которое ученые постыдно игнорируют. Да, ее дневники. Ее мысли. Записи, которые, если собрать их вместе, могут показать охват ее сознания. Знаете, где они?
— А вы?
— Очень хотелось бы. А вам бы лучше очень хотеть принести их мне.
— Почему это?
Широкие темные глаза смотрят прямо на нее с искренней заботой.
— О, потому что они опасны, инспектор. Крайне опасны для всего, что вы… Хм. Давайте скажем просто, что они опасны, и всё. Но я могу развеять эту угрозу. Я ведь вами восхищаюсь. «Ограбление Картье» — блестящая работа. Жаль, конечно, что с Ваксой не получилось, но искусство определяется своими недостатками.
Лённрот замолкает. Длинные пальцы поправляют рамку на каминной полке: грубый деревянный квадрат, обрамляющий портрет нарочито привлекательной женщины в очках по моде XX века, которая гордо стоит перед огромной стопкой чего-то, похожего на старинные перфокарты.
— Знаете, — шепчет Лённрот, — годами меня не покидала уверенность, что она играет Злую Ведьму. А теперь она здесь, в этом доме, смотрит на меня из своей рамки. Или это я смотрю на нее из своей?
Я вижу свои мысли на экране.
— Чем именно опасны? — спрашивает Нейт.
Неприятно гладкий лоб морщится, и инспектор понимает, что Лённрот хмурится.
— Не могу сказать наверняка. Нужно было закончить «для всего, что вы любите». Прошу прощения за неточность. Четкие формулировки могут ускорить наступление того самого кризиса, которого я всеми силами хочу избежать, прежде чем пойму, чем он разрешится. Итак: давайте лучше сойдемся на «опасны», и дело с концом. Не стоит сентиментальничать — это некрасиво. Кстати, вы не ответили на мой вопрос.