Год колючей проволоки
Шрифт:
— Ствол есть? — спросил Фашист, как только они залезли в кузов и захлопнули за собой дверь.
— Нет. Не выдали еще.
— Ничо. Получишь. Левака много. Погоди… вон там глянь? Щас… я сам.
Фашист добыл откуда-то старый «АК-74» с деревянным прикладом — вещь для понимающих. Тогда как следует делали, по-честному. Ресурс ствола — больше современного вдвое. К автомату был рыжий магазин от РПК на сорок пять.
— С той стороны вставай, значит. Как начнут по нам палить — и ты пали, яволь?
Вот такой вот инструктаж. Юрьев, не желающий портить отношения со столь странным сослуживцем и, честно говоря, опасающийся его, понятливо кивнул.
— Понял.
— Зер гут. Только это… Мы тут братву по городу соберем, ты не пали куда попало. А то своего пристрелишь, потом всю жизнь расстраиваться
— Понял, — вторично ответил Юрьев.
Город Ташкент, начиная со времен мятежа, немало обезлюдел. По соглашению сторон его держали не русские, а сами узбеки, и это было плохо, потому что среди узбекской армии и милиции было много тайных сторонников Хизб-ут-Тахрир. Города не коснулась война — сепаратисты подошли вплотную, но начать штурм и даже обстрелять как следует не успели — русские штурмовики нанесли по ним ракетно-бомбовый удар, а потом высадилась девяносто восьмая дивизия ВДВ. Но все равно было видно, что в городе идет тихая и жестокая война — блоки на улицах, разбитый асфальт, полупустая Озбекистон, некогда главная улица страны, на которой были дорогие бутики. Узбеки были на новеньких «УАЗах» со снятыми стеклами, все в бронежилетах и с оружием. Было видно, что им страшно. На стенах кое-где попадались следы от пуль и черные пятна гари, стекла кое-где были выбиты, и было видно, что многие квартиры пустуют. Когда-то давно квадратный метр жилплощади в новых домах Ташкента стоил за тысячу долларов, теперь и за сотню было не продать, многие продавали, как могли, и уезжали, чувствовали — ничего не кончилось, все только начинается. Парадоксально, но в городе обосновалась и даже росла колония русских беженцев из Восточной Украины — жилье здесь было не просто дешевым — даже у кого совсем не было денег, мог найти пустующую квартиру, где погибли хозяева, и поселиться в ней. Власти в России вроде как агитировали расселяться по колхозам, вставать на землю, даже строили какие-то поселки, под объективами телекамер передавали ключи от жилых домиков новоселам. Но факт оставался фактом — беженцы либо концентрировались в Ростове и окрестностях, надеясь вернуться, либо ехали сюда, потому что здесь можно было хорошо устроиться: что в армии, что в милиции, что на приисках и нефтяных качалках были рады русским людям, и даже узбекские власти понимали, что их опора — не узбеки, каждый второй из которых держит ствол в схроне и ждет прихода банд с той стороны Пянджа, чтобы «продолжить банкет». Можно было найти место с зарплатой и сорок, и пятьдесят тысяч, [110] и даже больше — что даже для России было неплохо, а для полумертвого «агрохозяйства» или шахтерского городка в глуши — и вовсе прекрасно.
110
С учетом инфляции, нужно делить примерно на два к ценам 2010 года.
«Медведь» шел по дороге тяжело и солидно, отрабатывая подвеской от БТР все неровности и ухабы, мотор тут был «камазовский», шумел изрядно. Они проскочили мимо какого-то рынка прямо на улице — если бы Юрьев служил в Чечне, то он непременно сравнил бы его с грозненским и ханкалинским, но Юрьев в Чечне не бывал и такого сравнения сделать не мог. Потом машина свернула куда-то в сторону и встала, сержант насторожился, и в этот момент в дверь несколько раз с разными промежутками стукнули, явно условным сигналом.
— А вот и братва прибыла, — констатировал Фашист.
В бронекузов один за другим протиснулись три человека, разные — и в то же время чем-то неуловимо похожие. Один — высокий и тощий, в натовской куртке, распахнутой на груди, бритый наголо. Двое других — среднего роста, один усатый, другой просто небритый, причем один явно кавказского происхождения, второй — чистокровный русак. На них была замызганная и перекроенная под свои нужды русская военная форма, и у всех троих были автоматы с подствольными гранатометами…
— Здравствуй, Дедушка Мороз, борода из ваты. Ты подарки нам принес, п…рас проклятый? — сказал длинный, протягивая Фашисту чем-то набитый рюкзак, перед тем как залезть в машину.
— Я не Дед Мороз, я из его кодлы. Отморозок, короче, — немудрено ответил Фашист, — вот как щас уроню ненароком.
— Только попробуй.
Рюкзак, когда его ставили на место, многозначительно звякнул стеклом.
— Давай и твое.
— Дождь нам капал на рыло… И на дуло нагана… — замурчал усатый, протискиваясь в машину. — О, а это кто?
— Новенький. Прилетел только. Прибыл к месту прохождения службы.
— Махно, — сказал усатый, протягивая мозолистую руку — Фашиста ты, наверное, знаешь, вот это — Чех, а вон там — Глист.
— А по морде? — недобро донеслось с другого борта.
— Да брось ты, Вано, — отозвался Махно. — Ну Глист ты, и смирись с этим, в конце концов. Не самая худая кликуха, бывают круче.
— Давай, тебя прокликаю.
— У меня есть уже. Старшие по званию дали, это святое. А у тебя кликуха есть, молодой?
— Нету.
— Ничего, прокликаем, — сказал Махно.
Вообще-то в этот момент сержант Юрьев должен был проявить волевые качества и призвать к порядку распоясавшийся рядовой состав контрактной службы. Но как это сделать практически — он себе не представлял. И автор — не представляет.
ППД батальона особого назначения «Фергана» просто потрясал. Не верилось, что все это было сделано меньше чем за год, по меркам гражданского, на то, чтобы возвести это — требовалось не меньше трех лет. Скорее всего, это циклопическое сооружение устояло бы и при атаке десятикратно превосходящего противника, если у противника не будет гаубиц или танков.
ППД был устроен в таком месте, где его территория не простреливалась ни с одной господствующей высоты, и занимал площадь много больше гектара. У него было три рубежа обороны. Первый рубеж — трехметровая сетка-рабица с крупными ячейками на столбах — просто отмечала периметр и не давала противнику подойти вплотную ко второму рубежу. Между первым и вторым рубежами было от двухсот до трехсот метров в разных местах, и все это пространство было плотно заминировано, а поверх еще брошена МЗП. [111] Минировали по-всякому, и земля уже слежалась, так что на глаз определить, где мины, было почти невозможно.
111
Малозаметное препятствие.
Вторая линия обороны представляла собой почти непреодолимое для группы людей препятствие, своего рода крепость. То ли бульдозерами, то ли экскаваторами был навален сплошной двухметровый вал земли, а наверху по этому валу был устроен бетонный забор, на треть вкопанный в землю и увитый колючей проволокой. Там, где были устроены огневые точки — а их было много, очень много, — в заборе внизу пробивалась дыра, она расширялась для достаточного обзора, и пулемет или гранатомет били через нее, притом позиции огневых средств были отодвинуты чуть назад, чтобы стрелки не пострадали от осколков в случае, если на заборе подорвется граната.
Огневых средств, прикрывающих второй периметр, было много — пулеметы всех моделей и видов, три четверти — нештатные, китайские всех видов, советские, китайские, румынские и болгарские «ДШК», казахские НСВ. Был даже 14,5 КПВ на колесном станке. Как потом узнал Юрьев — ни один крупнокалиберный пулемет или гранатомет, изъятые у боевиков или вообще каким-либо образом попавшие в батальон, никогда не показывались, они все ремонтировались и приспосабливались к делу, устанавливаясь либо на машины, либо на периметр, и поэтому в батальоне было семь штатных норм крупнокалиберных пулеметов и три нормы ротных, пулеметом вооружались все, кто хотел и мог таскать его на себе. Были на периметре и «Б-10», безоткатные орудия, а вот ЗУ-23-2, ЗГУ-2 [112] и ЗГУ-1 устанавливались на машины как ценное и нужное в боевых выходах оружие. В батальоне не было ни одной транспортной машины, вооружены были все.
112
Спаренный пулемет калибра 14,5, зенитная горная установка.