Год мертвой змеи
Шрифт:
Больше всего это было похоже даже не на бой, а на разведку боем. Насколько он мог предположить — в достаточной степени успешную. С некоторым стыдом капитан Куми осознал, что разволновался от самого факта вражеской атаки на его позиции гораздо больше, чем это было нужно. Подобрать подходящие формулировки для сегодняшнего доклада в штабе батальона труда не составило. «Сосредоточенным ружейно-пулеметным и минометным огнем отразили атаку превосходящих сил», «Противник в беспорядке отошел на удерживаемые им позиции, оставив на поле боя до 30 убитых» (это если считать не слишком тщательно) — и так далее. Рапорт сегодня же уйдет наверх, в штаб их прославленной 3-й дивизии, а потом и 2-го корпуса, влившись в общую статистику «боев местного значения». Но в рапорт обязательно включат и те, другие формулировки, о которых капитану даже не хотелось пока думать. Бездарно потерянный им пулемет. Убитые и раненые солдаты, каждый из которых мог быть его земляком или дальним родственником. Растерзанная группа разведбатальона дивизии, и так едва успевшая оправиться от потерь, понесенных в январских боях. И хотя многие будут понимать, что сам капитан, опытный и спокойный офицер, ни в чем, собственно, не виноват, все равно это запомнят ему надолго.
Пройдя, пригибаясь, по траншее и обменявшись несколькими словами со своими остывающими после боя солдатами, возбужденно смеющимися или жадно курящими, но продолжавшими держать пальцы на спусковых крючках винтовок, капитан Куми подсчитывал потери. Бледный солдат-новобранец, легко раненный в руку, — трясет целой рукой и не переставая рассказывает участливо сгрудившимся вокруг него товарищам о том, что он подумал и почувствовал, когда его толкнуло, тут же стало больно и наконец-то совсем не страшно. Вице-капрал с наполовину оторванным двойным белым шевроном баюкает разодранное плечо. Кровь сочится между пальцами, но он молчит, и только желваки ходят под кожей осунувшегося лица. Ну что, это все? Подбежавшие одновременно командиры взводов подтвердили: да, рота на этот раз отделалась легко. Одного из взводных не было — сказали, уполз вперед. Впрочем, это он видел и сам, этого взводного было не трудно узнать по тому, что его каска была выкрашена не в обычный серо-стальной, а в ярко-черный цвет: дурацкая, но живучая мода молодых офицеров.
Капитан то и дело переносил взгляд вперед, за бруствер передовой траншеи, дно которой было завалено сейчас стрелянными гильзами из-под винтовочных патронов, ярко блестящими в размешанной десятками пар ног и снова замерзшей за ночь грязи. Разбросанные огнем тела мертвых врагов бросались в глаза — надо будет сообщить в батальон, пусть сегодня же пришлют кого-нибудь с фотокамерой, чтобы на его роту зачли 20—25 убитых. За следующую ночь коммунисты почти наверняка всех их вытащат, чтобы похоронить — со своими митингами на братских могилах и клятвами отомстить за пролитую кровь… Это никогда не кончится…
Куми отвел глаза и тут же увидел, как несколько добровольцев вытаскивают из выбранного им с вечера для засады на вражеский пулемет свежевыкопанного С-образного окопа тела разведчиков дивизии. Как минимум трое из них были еще живы — все попятнанные пулями, в изодранных куртках. Удивительно, насколько живуч человек. И именно на войне не перестаешь этому удивляться. Как и тому, насколько он всегда хочет жить.
Капитан остановился у разветвления траншеи, где несколько его солдат молча стояли над рыдающим американцем, держащим на коленях голову своего убитого товарища. Вытащил его сам? Если да, то это будет самое полезное, что он сделал за этот бой, но и оно достойно уважения.
— Ты промахнулся? — спросил американского стрелка капитан Куми, войдя в общий круг. Солдаты все также молча посторонились. Назвать американца снайпером капитан про себя не пожелал — что такое снайпер, он знал достаточно хорошо, чтобы не титуловать этим словом бойца, просто получившего лишние две-три недели стрелковой подготовки. Не умеющего маскироваться, не умеющего хитрить и обманывать, не способного совладать со своими нервами. Плачущих солдат он видел не раз — обычно как раз плачущих над телами убитых друзей или родственников. Ничего особенного в этом никто из людей, действительно повидавших жизнь во всех ее отвратительных проявлениях, обычно не находил. Но поведение американца вызвало у капитана глухое раздражение и чуть ли не брезгливость, быстро выдавившее из него то чувство уважения, которое вызвал храбрый поступок солдата. Да, вытащить на себе под огнем умирающего напарника — это было неплохо. Таким мог гордиться даже кореец. Но вот если бы он еще и не промахнулся, весь ход боя мог бы сложиться совсем по-другому. Впрочем, чего уж спихивать вину на новобранца: даже нормальный снайпер под прицельным огнем — это труп. А выстрелить со стороны, не обнаруживая себя, у того не получилось. Вот и все.
Подошедший санитар присел рядом на корточки, спокойно отодвинул в сторону рыдающего солдата и начал расстегивать куртку на теле убитого. Входного отверстия на груди он не обнаружил и перевернул труп на живот. Бойцы с любопытством подались вперед и с пониманием кивнули, увидев двойную дыру на пояснице мертвеца. Учитывая то, что американцы бежали со всех ног (в данных обстоятельствах — поступок совершенно правильный), это были, скорее, пули из какой-то неприцельной очереди, наискосок секущей пространство между двумя траншеями, нежели проявление чьей-то меткости. Ничего интересного.
Капитан на мгновение задумался о том, почему санитар явился сюда. Наверное, он уже закончил все с ранеными, хотя и до странности быстро. Американец так и не ответил на вопрос, и капитан, пожав плечами и с трудом заставив себя сохранить спокойное выражение лица, повернулся и пошел в блиндаж, в течение последних месяцев служивший его роте пунктом сбора раненых до их эвакуации в тыл. Соотношение убитых в этом бою было где-то три к одному в их пользу, и это непосредственная заслуга его самого и его солдат — в первую очередь минометчиков. Но вообще-то… От начала истории с этим ненормальным пулеметом и до самого последнего момента капитана не оставляло ощущение, что здесь что-то не так. Даже само существование «кочующего пулемета» было на этой войне чем-то ненормальным, почти парадоксальным. Бывает «кочующий миномет», подчиняемый непосредственно командиру роты и работающий исключительно по указанным им «местным» целям — скажем, по внезапно проявившей себя огневой точке противника. В какой-то степени, пусть это и смешно звучит, но такой миномет выполняет функции танка непосредственной поддержки пехоты. Бывает также «кочующее отдельное зенитное орудие» или «зенитная установка» — во всяком случае теоретически, согласно преподававшемуся у них в училище курсу тактики. У коммунистов такие наверняка есть, и свою роль — усложнять жизнь штурмовикам союзников — они вполне могут играть. Но вот пулемет… Вот это уже было странно, как и вообще понятие пулемета, выдвигаемого вперед, в глубь нейтральной полосы вне непосредственной поддержки начавшейся уже атаки. Возможно, эффективен он потому, что действует почти исключительно ночью или на рассвете. Но все равно, без конкретной цели, вроде получившегося сегодня у коммунистов выманивания под свой огонь целой разведгруппы, даже само существование такого «кочующего пулемета» окупаться наносимыми его огнем потерями не может — он обречен с самого момента своего появления. И все же он существует и действует. Почему?
Последние, совершенно уже равнодушные выстрелы затихли, и над этим участком фронта стало сравнительно тихо. Тяжелораненых разведчиков бегом потащили на батальонный медицинский пункт — там два хороших хирурга, они помогут. Кроме того, рядом союзники, а на их медиков всегда можно рассчитывать. Подумав, капитан выделил троих солдат, чтобы они помогли продолжающему шмыгать носом нескладному длинному американцу унести тело его напарника туда, куда его нужно было доставить. На прощанье Куми все же заставил себя сказать мальчишке несколько сочувственных слов, явно пропущенных потрясенным новобранцем мимо ушей, и отдал ему сложенную пополам записку для первого лейтенанта, исполнявшего обязанности командира американской роты. Этого офицера капитан сравнительно неплохо знал по полудюжине стычек и боев, в которых их ротам приходилось поддерживать друг друга в течение последних шести месяцев, и поэтому сильно врать не стал, несколькими короткими фразами обрисовав случившееся. Это будет лучше, чем если лейтенант получит многократно искаженную информацию по официальным каналам, с задержкой на сутки или двое.
«Проявил себя храбрым воином, вынес из боя смертельно раненного товарища» — написал он про поведение американского стрелка. Про его неудачу он писать не стал — не стоило это того. Было еще темновато, «секрет» наверняка обнаружили, пулеметы лупили так, что парню было трудно поднять голову, не то что произвести действительно прицельный выстрел. Растерялся, промахнулся. Бывает.
«Сожалею о смерти солдата союзнической армии, — написал он дальше. — Вы можете быть уверены, что его гибель в бою не была напрасной и она будет вечно почитаться народом Республики Корея как святая жертва во имя нашей свободы».
Капитан действительно написал то что думает. То, что другие страны прислали им своих бойцов, рискующих жизнью ради выживания их маленькой страны, не могущей ничем отплатить за бескорыстную помощь, не уставало его поражать и поддерживало веру в необходимость продолжения их кровавой гражданской войны с прежним или даже еще большим ожесточением. Кроме того, будет очень плохо, если после этой потери американцы ослабят прочную до сегодняшнего дня связь с их батальоном на «низовом» уровне, обеспечиваемую хорошими отношениями младших офицеров.