Год - тринадцать месяцев (сборник)

Емельянов Анатолий Викторович

Это я… Завтра тот самый день, когда год назад…» Но где она? Однажды, когда ехал вечером домой, ему вдруг показалось, что в сквере у городского Совета… Такие же пышные рыжеватые волосы, схваченные лентой, эти плечи, эти полные загорелые руки… Но не хватило решимости остановить машину, выйти навстречу.

Теперь, когда дома сидеть совершенно невмоготу, он выходит на улицу и со странным чувством праздности и свободы идет вверх по улице, потом выходит к площади перед городским Советом, садится в сквере на скамейку и, надвинув темные очки, разворачивает газету, но не читает, а смотрит вокруг. К памятнику Ленину иногда подъезжают машины в лентах и жених с невестой несут цветы, фотографируются. И, когда Алексей Петрович смотрит на счастливых молодоженов, опять с болью в сердце вспоминает Игоря. Иногда он видит и знакомых, но поскольку никто не ожидает встретить здесь Великанова, то и не обращает внимания на человека с газетой, в черных очках, а сам Алексей Петрович не окликнет. Но однажды он не выдержал: из подкатившей

к Совету машины вышел Сетнер. Наверное, опять приехал из своих Шигалей чего-нибудь выбивать или устраивать свои проекты. Машина развернулась и укатила, а Сетнер скрылся за тяжелыми дверями. Алексей Петрович стал поджидать. Он странно обрадовался, увидев Сетнера. Бывали в его жизни периоды, когда он совершенно забывал не только о Сетнере, друге своего детства, но и об отце-матери, о Шигалях, вообще забывал о себе, кто он и откуда взялся, он жил и работал в такие периоды как автомат, как машины, он делался нервным, подозрительным и вспыльчивым, он сам себе был неприятен. Возможно, это происходило вовсе не потому, что он забывал о существовании Шигалей или Сетнера. Возможно, тому причиной была его семейная жизнь, его отношения с Диной. Он глубоко в душе подозревал, что во всем, в том числе и в любви, она следует какому-то авторитетнейшему совету. Может быть, матери? Ведь мать ее ломала из себя некую светскую даму, правда, это выражалось в том, что каждое утро она красилась и мазалась по целому часу, прежде чем показывалась на белый свет. Кроме того, говорила Алексею только «вы». Раньше Великанов посмеивался над этой «блажью», но теперь-то видел, что все эти уроки Дина очень хорошо усвоила. И не только по части внешней. По части интимной — тоже. Тут у нее все было строго обусловлено. Всякие желания втискивались в какие-то узкие рамки приличий: то неприлично, это прилично. И, когда он взрывался — «я приличным буду только на кладбище, а пока я живой человек!..» — жизнь в доме делалась невыносимо приличной: Дина могла его «презирать» и неделю, и месяц. И тогда единственным утешением была работа. Он оглушал себя этой работой. Но сначала плохо получалось: все время мозги были заняты перебиранием причин его странной домашней жизни. Потом он привык. Ему казалось, что он привык. В душе все время сидела какая-то щемящая боль. Он не мог понять ее причины. Да и как ее поймешь, если тебе то и дело внушают, что ты плохо воспитан, что у тебя дурные вкусы, что, кроме станков, ты ни в чем не разбираешься, что вообще!.. И вот когда вся эта враждебная энергия собиралась в одну тучу, то белый свет в его глазах и вовсе мерк. Послать бы все к черту, но — «неприлично». Поехать бы на курорт да завернуть стопроцентный роман с обыкновенной женщиной, но — как это будет выглядеть в глазах общественности? Он уже сам не мог и шагу ступить без того, чтобы не путаться мыслями в том, что прилично, а что неприлично. И ему начинало казаться, что и все люди «его круга» так живут, что ничего иного вообще не может быть, что эта его жизнь продлится до конца дней. И вот когда в такие минуты он встречал Сетнера или кого-нибудь другого из Шигалей, как будто трезвел, как будто у него глаза открывались. И теперь случилось то же самое. Он даже удивился, что за эти три дня не подумал о Шигалях. Вот куда он поедет! Не в Кисловодск, а в Шигали! Он не бывал там уже года два. Но и тогда, когда приезжал, то только за тем, чтобы взглянуть, как там идет дело с монтажом транспортера или механизацией зернотока, — как шеф! Если он приезжал туда днем, то к вечеру надо было уезжать: ждали дела на заводе, а дома была Дина — ведь неприлично ночевать где попало. А так хотелось поспать «где попало» — на свежем сене, например, побродить по берегу Цивиля вечером, когда стелется над водой, и лугами белый густой туман, а когда поднимаешься к деревне, то наносит теплым запахом навоза. Наверное, в его крови упорно жил обыкновенный вульгарный человек, крестьянский сын, никакие «приличия», никакая «культурность» не смогли пригвоздить его в городе.

Прошло полчаса, а Сетнер все не выходил. Наверное, сидит в какой-нибудь приемной, ждет, ждет терпеливо, упорнсг. Вообще упорство у него всегда было завидное. Физика в школе ему трудно давалась. Бывало, все закончат задачку, кто не решит, тот спишет — поскорей из класса на улицу, и только он один сидит, решает, решает, а у самого слезы на глазах, но все равно губу закусит и сидит. Учительница не выдержит, сжалится над Сетнером, подойдет, пальцем покажет, где ошибка…

Но вот появилась в дверях Совета плотная коренастая фигура его, и Великанов поднялся, крикнул:

— Сетнер!

Тот посмотрел туда-сюда, покрутил головой, не узнавая в человеке в черных очках Великанова. Тот сдернул очки и помахал газетой.

— Алексей, мать честная! — громко, на весь сквер крикнул Сетнер. — Кто, думаю, зовет, а это ты!..

Они обнялись, и объятие получилось особенно дружеское, какое-то душевное. Давно у них не было такой встречи. Может быть, оба вспомнили что-нибудь из своего детства?

— Ты что здесь делаешь? — спросил Сетнер первым, и как всегда, не особенно церемонясь. — Свиданье с интересной дамочкой? А я позвонил тебе домой, телефон не отвечал, и я решил, что ты махнул на свой курорт!..

Они виделись недели две назад, Сетнер все знал и о новом оборудовании, и о Дине, и о том, что сам Алексей собирался в Кисловодск. Этот

же Сетнер порой очень удивляет: скажешь ему слово-два, а обо всем остальном он догадывается и не лезет в подробности. Вот она — истинная деликатность, та самая душевная культура, о которой так пеклась Дина. А то, что Сетнер говорит громко да прямо, это еще ничего не означает. Вернее, это просто привычка. Сетнеру, например, часто приходится разговаривать на улице, вести совещания, собрания, так что голос у него поставлен. Но Дина ничего не желала понимать. И Сетнер был в их доме не очень-то желанным гостем: «От его крика у меня болит голова». Сетнер чувствовал это, но хоть бы слово оказал Алексею, пусть даже в шутку. Нет, он просто старался поменьше бывать у них, приезжал к Алексею на завод или звонил по телефону.

— А ты свои дела сделал? Небось у Шестакова был?

— Нет, я к начальникам не хожу, я все к заместителям. Начальник ведь ничего не может, он только резолюцию накладывает, а дело делают заместители! — Сетнер засмеялся и толкнул в плечо Алексея. — Но на заводах все иначе. На заводах да в колхозах без директора никуда!

— У тебя сегодня хорошее настроение, — сказал Великанов.

— Сам удивляюсь! — простодушно воскликнул Сетнер. — Как мало человеку надо для хорошего настроения! Ты просишь, например, пять тонн железа, а он тебе не то чтобы дает, а только обещает в конце следующего квартала, и вот у тебя уже хорошее настроение!

— А как в деревне-то, бывало, говорили, помнишь? — спросил Великанов. — Чем обижать грубым словом, лучше дай человеку большой ломоть хлеба.

— Глянь-ка, ты еще и деревню не позабыл!..

— Да уж и сам не знаю, — признался Алексей Петрович.

Сетнер Осипович добродушно рассмеялся. Глаза его большие, слегка навыкате, обычно с хитрым прищуром даже тогда, когда это и не нужно было, сейчас наполнились каким-то отцовским состраданием и лаской. Он взял Алексея за руку, как если бы взял сына, и сказал уже по-другому, без этой пустой веселости:

— Посидим здесь немножко, что-то я сегодня устал.

— Может, пойдем ко мне?

— Может, и пойдем. Я поручил шоферу одно дело, скоро он должен сюда подъехать, а там увидим, что к чему…

Солнце склонилось уже за полдень, но жара не спадала. Листья на аккуратно подрезанных липах завяли и пожелтели, словно была уже осень. Тут как раз к памятнику Ленину подъехал еще один свадебный поезд, и из первой машины, украшенной лентами, шарами и с большой куклой на переднем бампере, вышли чинно жених с невестой. До них было далековато, лица виделись неотчетливо, и казалось, что это счастливые красивые и умные молодые люди и жить они будут долгую, счастливую жизнь. Сетнер с Алексеем молча наблюдали за церемонией. Вокруг жениха и невесты набралась целая толпа девушек и парней, многие были с фотоаппаратами.

Может быть, на заднем плане какой-нибудь фотографии, где еще и лиц не разобрать, окажутся и Сетнер Осипович с Алексеем Петровичем?

— Сейчас и у нас в деревне невесту привозят на машине с лентами и шарами, — сказал Сетнер. — Правда, статистика утверждает, что в городе разводов в три раза больше. Оно, наверно, так и есть. Ты посмотри на этих длинноволосых. Они даже сейчас не догадаются выключить свои транзисторы.

— Не сердись, Сетнер, ребята есть хорошие…

— Вспомни-ка ты старую чувашскую свадьбу! Сговаривались на масленице, и начинала девушка готовиться. Первым делом — платья шьет, платки вышивает, рубашки, — ведь родни у жениха много, каждому подарок. Подружки, конечно, помогают. И вот пока она шьет да вышивает, она через это все уже в семью крепко входит. Тут тонкая психология была! А со стороны парня тоже к свадьбе готовятся, там дым коромыслом — пиво варят, поросят смолят. Помнишь, как мы в амбаре плясать учились к свадьбе? Какая же может быть свадьба без нас, сопленосых. Помнишь, как ты делал барабан? А какой свадебный парень без барабана! И убивали бедных собак для шкуры на барабаны. Бывало, как свадьбы пройдут, в деревне и не найдешь лишней собаки.

— Бавало, — тихо сказал Алексей и улыбнулся. Он вспомнил Юлю.

— Я на своем веку сделал всего два барабана, — сказал Сетнер. — А как разучивали мы песни! И песни-то не эти вот, какие сейчас по радио лалакают, а сами сочиняли. Кого поддеть, кого кольнуть, над женихом да невестой посмеяться… Да и не первые попавшие слова в песню, а отбирали, как элитные семена.

— Да, — соглашается Алексей Петрович. Но те ранние воспоминания такие отрывочные!..

— Сговаривались на масленице, а свадьбу справляли только на троицу! — с воодушевлением продолжает Сетнер Осипович. — Чувствуешь, какое время? — четыре месяца! Четыре месяца к свадьбе готовились. Не только невеста да жених, но каждый из родни готовился — разве можно плохо встретить да принять будущих родичей?! Да и свадьба — ведь свадьбой начиналось великое дело продолжения рода, продолжения жизни! Вот что такое была старая чувашская свадьба!..

— Ты поэт, Сетнер, настоящий панегирик спел старой свадьбе!

— Во многих старых обычаях есть большой смысл, и если бы мы не забывали об этом, у нас поменьше было бы всяких проблем. В том числе и с молодежью, с этими свадьбами и разводами.

И, сказавши про развод, он сообразил, что коснулся той темы, которая может быть неприятна Алексею. Он окосил глаза и украдкой посмотрел на него. Но все это получилось у него так простодушно и неловко, что Алексей рассмеялся.

— Дипломат! Ой, дипломат!..