Год - тринадцать месяцев (сборник)
Шрифт:
Только петух не спит.
— У петуха забота — он ночь сторожит. А вот почему ты не спишь?
— Сам каждую минуту вздыхаешь, как тут уснешь. Или беда какая? Чего скрываешь?
— Беда, как не беда — такая засуха!
— Засуха в твоей жизни не первая, да и не для тебя одного засуха, для всего мира, для всех людей…
— Вот какая ты у меня умница! — говорит он и целует ее в волосы, а потом обнимает ее и так лежит молча с закрытыми глазами. Удивительное дело: реже всяких секретарей, комплексов, силоса и даже колхозных доярок в мыслях его этот самый близкий, самый дорогой для него человек! Порой совсем забываешь о доме, о семье, весь мир для тебя состоит, кажется, только из трех деревень да правления. Но вот есть в твоей жизни человек, который не забывает тебя ни на одну минутку, есть сердце, которое тебя любит, есть четыре сына, и двое из них скоро вернутся из армии, отслужив
Л он так мало думает о них, так мало заботится!.. Теперь только он вспомнил о них, теперь, когда в его жизнь, такую целеустремленную, ворвалась угроза в образе Пуговкина, теперь только ясно и до боли в сердце он почувствовал и свою Нарспи, ее любовь и заботу о нем, и своих детей. А ведь угроза еще только маячит, она еще не обрушилась на его голову, но кто знает, какие ягодки ожидают его завтра. И ведь это особенно горько после того, что испытал самостоятельность в руководстве, испытал свои силы и способности и увидел — могу!.. Калашников пришел к ним в район как раз после мартовского Пленума ЦК, когда самостоятельность и инициатива председателей была освобождена от не всегда оправданной опеки, и вот за эти годы слишком привык Сетнер Осипович к самостоятельности, а плясать под чужую дудку и вовсе разучился. Но спросить: как это проявилось на деле, на колхозном хозяйстве? А вот как: вот уже пять лет как колхоз выполняет и перевыполняет государственные задания, живет на своих кормах, в долг государству не только не залез, но своих капиталов накопил два миллиона. А кто из колхозов в республике выдает колхозникам тринадцатую зарплату, как на производстве? Их по пальцам можно пересчитать, такие колхозы, и вот один из этих будет его колхоз. В конце концов, дело разве только в деньгах… Хотя с деньгами в колхозной кассе председатель чувствует себя увереннее, а колхозники — спокойнее за свой труд и за свой завтрашний день, но деньги сами по себе — это все-таки только часть твоего председательского, человеческого достоинства, признак твоих председательских способностей… С ним всегда советовался Калашников, и соображения Ветлова, как, впрочем, и других председателей, всегда брались в расчет.
Но это золотое время, оказывается, уже миновало. Ни Ветлова, ни Шигалей, ни колхоза как будто и не существует для нового секретаря райкома Пуговкина…
А может, это заговорило в Ветлове его болезненное самолюбие? Может быть, действительно он заразился этой страшной болезнью — властолюбием?
Но сам Сетнер Осипович никак не хочет с этим соглашаться. Нет, нет, все, что угодно, только не это!.. Повелевать, командовать над людьми, показывать им свою силу, свою власть — нет, этой бедой Сетнер Осипович никогда не страдал. Даже в детстве он не любил верховодить в разных ребячьих играх. А что касается послушания старших, то об этом и говорить нечего. Попробуй не послушаться мать или отца, деда или бабушку! Бывало, испытывал своим мягким местом жесткую и твердую, словно деревянную, отцовскую руку!.. И потом, уже в армии, когда был сержантом, он даже как-то стеснялся командовать своими же товарищами. Нет, властолюбием Сетнер Осипович не страдал. Когда работал в районе заведующим райфо, то обнаружил: какая же неограниченная власть у человека на этой должности. Но хоть бы раз он ею воспользовался. Нет… Правда, секретами финансовых уложений он пользовался: подсказывал, когда нужно, как взять деньги окольными путями. Допустим, есть деньги для капитального ремонта школ, больниц, клубов, жилых домов, а вот для строительства новых, хотя нужда в них большая, зданий — нет. Казалось бы, ну и ремонтируй себе на здоровье. Но ведь под видом капитального ремонта больницы можно и построить новую. Правда, если ты закроешь глаза на это «нарушение» да уговоришь «не_ заметить» этой новостройки управляющего Госбанком. Сетнер Осипович никогда не упирал на букву закона, ему куда как приятней было простое человеческое отношение с людьми, куда как приятней было поделиться своими знаниями, своими мыслями, научить тому, что очевидно для него, а для другого — темный лес. И вот начинаешь уговаривать: зачем ремонтировать рухлядь и переводить зря деньги, если есть возможность построить новую школу, новую больницу… Как же так, ведь это нарушение! И опять терпеливо объясняешь: так-то оно так, да от нашего небольшого нарушения выиграет общество, да и не нарушим мы старого закона, принятого в давние времена при нашей бедности, а только малость его обойдем. Вот так убеждал нерадивого да боязливого, а смелому да энергичному помогал советами. А ведь он мог и сослаться на букву закона… Нет, Ветлов никогда не был властолюбцем, как не был и угодником, подпевалой, подхалимом. Правда, бывало, кому когда и подъелдыкнешь, так только для пользы дела, для пользы своего
Но вот в чем и самому себе не хочет признаваться Сетнер Осипович, да ведь от себя никуда не денешься, оно всегда при тебе — скупость, жадность, которая вдруг вкралась в его душу с этими колхозными миллионами. Если уж куда и вкладывать эти деньги, так только наверняка, только наверняка! Не в дурацкое же навозохранилище кидать сотни тысяч! Навоз должен лежать в поле и работать на колхоз, а не храниться в бетонной яме, — так понимает Ветлов это дело. Собираешь богатство через одни двери, а для расходов — целых сто дверей.
Какая долгая ночь!.. Мысли уже путаются, вспоминается то Калашников, то Пуговкин, и Сетнеру Осиповичу в один миг даже видится, как они вместе сидят за столом и спорят. Но ведь Калашников умер, он уже не может спорить с Пуговкиным!.. Сетнер Осипович вздрагивает и открывает глаза. За окном маленько посветлело. Да, этот Пуговкин! Ой, прыткий! Ему, видите ли, всюду недостатки мерещатся. Неужели в этой академии их ничему толковому не учат?
Или ему кто нашептывает: дави Ветлова, гни Ветлова, не езди к нему в Шигали, не езди!..
С этим и забылся тяжелым сном бедный Сетнер Осипович Ветлов, председатель колхоза…
3
Сестра Наталья живет в родительском доме, в том самом, который ставил еще отец. Юля Сергеевна теперь бывает здесь редко, но когда видит родительский дом, ее охватывает чувство жалости и удивления — уж очень серенько и неказисто смотрится дом рядом с новыми домами, какие ставят сейчас шигалинцы, — не дома, а настоящие кермени-дворцы. Правда, отцовский дом пока и стоит прямо на дубовых столбах и стены еще крепки, да все как-то мало по нынешним временам, скромно. Окошки маленькие, низенькие, подслеповатые, застекленной терраски, какие сейчас лепят к каждой развалюхе, нет, и вот когда Юля Сергеевна видит родной дом, то у нее возникает такое чувство, будто ему одному в Шигалях живется тяжело и трудно.
Правда, зять Федор Степанович иногда постучит топором: крышу вот перекрыл — заменил солому дубовой черепицей, сени перебрал, теперь тут и не сени, а кухня, а уж к ней прилеплено крылечко с небольшими тесовыми сенями…
Только Юля Сергеевна на крыльцо, как навстречу ей Анна, ихняя с сестрой Натальей подруга. Это бойкая, деловая женщина с властным громким голосом, да так ее в Шигалях и зовут — «Героиня Анна».
— Вот пришла поглядеть на солдата, — говорит она с таким решительным видом и сует руку Юле Сергеевне, будто спешит на пожар, — пришла поглядеть, а его и нет.
— Я иду, а ты уходишь…
— Юра скоро придет. Хелипа Яндараева домой увел.
— Анна, Анна! — кричит из дома Наталья. — Куда ты, посиди!
— Анна! — раздается из сеней голос хозяина. — Выпьем по стопке, кипит твое молоко!.. О, и Юля пришла, сестра наша дорогая!..
Зять уже хорошо выпил, круглое лицо красное, глазки маленькие совсем заплыли. И эта вечная глупая улыбка! Юля Сергеевна терпеть ее не может еще с тех времен, когда он впервые робким парнем переступил порог этого дома. А при Юле он еще всегда как-то теряется, отчего еще больше, кажется, глупеет. Или прикидывается, кто его знает, этого Федю. Но и обидчив! Стоило Анне сказать, что днем она не будет пить не только с Юлей, но и с самим Сетнером Осиповичем, что днем в Шигалях пьют только Яндараев да он, как зять тут же обиделся:
— Ну и пью! Не чужое пью, а свое!..
Анна махнула рукой: дурак ты, Федор, уж больно у тебя оглобли коротки, шуток не понимаешь.
— Да хоть так просто с Юлей посидите, — вмешалась Наталья. — Раз в год собираемся, и посидеть некогда!
— Вечером приду. У меня ведь напарница в город поехала фотографироваться, — фотокарточку милому послать хочет, а того не знает еще, что милый-то сам приехал! — Анна засмеялась и подмигнула Юле: знаю, мол, эти секреты! И пошла со двора — не уговорить, не остановить.
В доме было неприбрано, а на столе грязные тарелки с остатками еды стояли вперемежку с консервными банками и бутылками. Наверное, с утра дверь не затворялась и в гостях побывал не один Хелип Яндараев.
— Хорошо, что ты пришла, Юля, у меня на радостях все из рук валится, — словно бы в оправдание призналась Наталья.
А зять Федор сел за стол и с аппетитом уминал ложкой кильку в томатном соусе прямо из консервной банки — закусывал.
— Садись, Юля, выпей стопочку, — пригласил он миролюбиво. Обидчивый, да отходчивый, да и на него тоже долго не держится зло на сердце. Налил Юле в маленькую стопочку, а потом — в стакан, а сам покосился, на жену. Ладно, не осуждай, надо барана резать, а у меня храбрости не хватает еще…