Год тысяча шестьсот…
Шрифт:
Уже последнего негра подвели к наковальне, и матрос поднял разборное звено, собираясь наложить на ногу, как вдруг над тихой водой гавани пронесся яростный гортанный крик, — вероятно, это был военный клич, которым негритянский вождь Оливайо когда-то подбадривал в битве своих воинов. И негр, уже собиравшийся поставить ногу на роковую наковальню, вздрогнул. Выпрямился. Внезапным толчком сбил с ног матроса и кинулся к борту. Ему нужно было миновать кресло, где сидел Грегори, тот быстро вытянул ногу, негр запнулся, покатился по палубе. Его, конечно, успели бы схватить, но негр, державший зонт, уронил
Он был хорошим пловцом и сразу нырнул глубоко. И хотя океанская вода была прозрачной, на поверхности плавало столько мусора, щепок и кокосовой шелухи, что разглядеть его в воде не было возможности. Матросы кинулись в баркас и закружились по гавани, ожидая, не покажется ли где черная голова. Грегори кричал с борта, махал стеком, приказывая кому-либо нырнуть под судно, но матросы опасались акул.
— Ловкий парень! — заметил Клим.
Боцман что-то хмыкнул себе под нос, Клим не понял, согласился он с ним или сочувствует Дену Грегори, потерпевшему убыток в сотню песо.
Матросы вернулись на судно.
Тогда Грегори, легко похлопывая стеком по ладони, повернулся к своему негру, который с растерянным видом перебирал на зонте сломанные растяжки. Грегори взял у него зонт, рукояткой подцепил негра за подбородок, подняв его лицо вверх, и сильно ударил стеком крест-накрест по лицу.
Негр закрылся ладонями. Наклонился низко, сквозь пальцы на палубу закапала кровь. Грегори только показал стеком в сторону люка, негра тут же подтащили к наковальне, заклепали на ноге звено и столкнули в трюм.
А Клим опять услышал у себя под ногами глухое рычание Оливайо. «Зарядить бы парочку пушек и ударить в борт «Доброго утра»! — на таком расстоянии даже он бы не промахнулся. Но ядро, пробив борт, попадет в тех же негров… и вообще, это все было бы явно не то…»
— Неужели парень утонул? — сказал он.
Боцман не спеша спустился с мостика, вытащил из кармана пачку табаку, оторвал кусок, сунул в рот. Остановился возле кормы, плюнул в воду и так же не спеша вернулся к Климу.
— Черномазый у нас, — сказал он.
— Как, где?
— Прицепился к нашему ахтерштевню.
— К чему?
— К рулю. Сидит на нем, по уши в воде.
— Как он сумел до нас добраться?
— Малый умеет нырять.
Клим взглянул на боцмана, а тот покосился на Клима, и Климу стало понятно, если он не сообщит Грегори о беглеце, то боцман тем более не сделает этого. Когда уляжется суматоха, боцман спрячет негра среди своих лишняя сотня песо Оливаресу, да и ему, боцману, тоже что-либо перепадет.
— Акулы его не достанут? — спросил Клим.
— Не достанут. Если повыше подберет ноги.
Видимо, Грегори смирился с потерей. На палубе появился матрос, толстый, в белой куртке с засученными рукавами, — кок. Он вытащил из камбуза большую круглую лохань, поставил ее у борта. Принес бадью воды, видимо горячей, опрокинул ее в лохань, попробовал рукой и добавил забортной воды.
Девушку-негритянку не спустили в трюм, она осталась на палубе. Стояла, прижавшись спиной к стене каютной надстройки. Она по-прежнему была голая, это ее не тревожило, чувства стыда она не испытывала и не прикрывалась руками, как сделала бы на ее месте любая европейская девушка. Она только медленно поводила из стороны в сторону большими, чуть выкаченными глазами; она видела сцену, как Грегори избил негра, и сейчас, когда Грегори подошел, она испуганно подняла руки и закрыла ладонями лицо.
Грегори показал на лохань с водой, она не поняла. Тогда он взял ее за руку, дернул. Заставил забраться в лохань. Боцман подал пучок кокосового волокна, Грегори начал мыть девушку сам.
Грегори мыл негритянку долго и тщательно, никого и ничего не стесняясь, и Клим еще раз подумал, как хорошо, что Ника ничего этого не видит, — и эта сцена решила его последние сомнения.
«Что ж, надо и мне подумать, гожусь ли я на что-либо в этом семнадцатом веке…»
Клим посмотрел на вход в гавань. Он был уверен, что «Аркебуза» сюда обязательно придет, поэтому особенно не беспокоился, наоборот сейчас даже был рад ее задержке, никто не помешает выполнить задуманное, то, что подсказали Климу сюжеты, запомнившиеся из рассказов Мериме. Полезно бывает вспомнить классику.
Климу оставалось подработать сценарий, применительно к местным обстоятельствам.
Он начал с того, что спустился в каюту, достал из мешочка капитана десяток золотых гиней и вручил боцману, чтобы тот разделил их среди матросов, и добавил, что все они могут отправляться на берег, погулять, а он один останется на «Санте» с неграми, будет дожидаться свою сестру.
Боцман вначале ошалел от такой щедрости.
Но задумываться над странным поступком этого не менее странного молодого человека не стал, тем более что гинеи были самыми настоящими и обещали их владельцам кучу радостей на берегу.
— А как же негр? — спросил он.
— Пусть пока посидит в воде. Я позабочусь о нем сам.
Ни боцмана, ни команду больше уговаривать не пришлось. Они тут же свалили за борт шлюпку. Хуанито хотел было на судне дожидаться прибытия Оливареса, но Клим только выразительно показал ему в сторону берега, и Хуанито послушно последовал за матросами.
Палуба опустела. Теперь Климу помешать никто не мог.
Вначале он решил достать негра, пока до него не добрались акулы.
Он спустился в трюм. Оливайо торчал возле открытого орудийного порта и скалил зубы в сторону «Доброго утра». Он был без цепей, однако сам решил вернуться к своим черным товарищам, которые сидели на привязи.
Оливайо глядел на Клима без прежней враждебности, но и без лишней симпатии. Клим его понимал. Когда он рассказал про негра, сидящего у них под кормой, Оливайо, наверное, подумал то же, что и боцман. У Клима не было времени его разубеждать.
По его подсказке Оливайо нахлобучил старую матросскую шляпу и рваный халат и выбрался на палубу с ведром на веревке и шваброй. Матросы «Доброго утра» больше смотрели на негритянку, которую мыл их хозяин, а на соседнее судно и негра-уборщика не обращали внимания. Оливайо прошел по корме, забросил ведро за борт, негр, уцепившийся за руль, ухватился за ведро, вскарабкался на палубу, под прикрытие высокого планшира. Лежа, он оделся в халат Оливайо и побрел к палубному люку. Там он оставил одежду, и Клим, улучив момент, перебросил ее Оливайо.