Год ворона. Книга 1
Шрифт:
Однако командир борта 262 Емельянов не замечал бесчисленные плакаты. А если и озадачивался судьбой опального министра, то исключительно в разрезе собственных возможных неприятностей, среди которых снятие с должности представлялось чуть ли не выигрышным лотерейным билетом.
В левом командирском кресле «тушки» майор летал третий год. За это время, да и на протяжении всей предыдущей службы бедовый «стратег» побывал в несчитанном количестве переделок, до сих пор неизменно выходя сухим из воды. Но на сей раз он иллюзиями себя не тешил. В нынешней ситуации его и экипаж могло спасти только чудо. А в чудеса Емельянов верил, и верил свято. Особенно в хорошо организованные и тщательно подготовленные. И если бы сейчас у него на пути вдруг встретился снятый еще в 1953 году плакат: «Техника во главе с людьми, овладевшими техникой, может и должна дать чудеса», то майор повторял бы его, как мантру…
Командира тыловой базы, человека, отвечающего на аэродроме за все, что не поднимается в воздух, он разыскал на дальнем складе горюче-смазочных материалов, расположенном в нескольких километрах от летного поля. Высокий широкоплечий полковник в изрядно запыленном кителе ходил вдоль железнодорожных цистерн и виртуозно костерил двух прапорщиков и десяток солдат, которые, по его мнению, недостаточно быстро орудовали вентилями и заглушками.
— День добрый, Петрович, — обменявшись рукопожатием, дипломатично поинтересовался Емельянов, смиряя запал и желание сразу вывалить на голову собеседника всю историю. — как дела в общем и в частностях?
— Какие тут нахер, дела! — рявкнул в ответ полковник. — Горбачев со своим ускорением задолбал на корню! Чтоб вы так летали, как нам горючку подвозят! Середина месяца, а на балансе висят тридцать тысяч тонн! Все емкости под завязку! А они гонят и гонят, по три эшелона в месяц! Куда мне его девать?! А девать надо! Заикнешься, что хватит, мол, ерундой страдать, и слать не больше, чем для полетов необходимо! Моргнуть не успеешь, в «тормоза перестройки» загудишь. И поскачет звезда по кочкам, замполиты проработками задолбают. В общем, сам видишь — проявляем «новое мышление» в полный рост. Земля впитывать не успевает! Летали бы вы не на керосине, а на бензине, как «кукурузники», — с нынешним хозрасчетом вся округа на меня бы работала!
Только теперь майор разглядел, что керосин из открытых кранов, словно в школьной задачке про бассейн, весело стекает в траншею, исчезающую за колючкой в глубоком овраге.
— Ну да и хрен с ним, из земли вышло, в землю и уйдет, — с неожиданным спокойствием подытожил командир базы.
— В Красноталовке уже приспособились из колодцев керосин добывать, — поддержал «светскую» беседу Емельянов, — они в низинке, так что за сутки тридцать сэмэ набирается…
— Ты, Саня, мозги мне не пудри, — оборвал майора резкий, как обрыв, полковник, — Пришел — говори, с чем. Кота за яйца тянуть не надо. Вы сесть не успели, а ты ко мне уже примчался. С чего вдруг? Есть подозрение у меня, что тебе что-то очень нужно…
— Прав, как всегда, Петрович! Опыт водкой не зальешь, — не стал увиливать Емельянов и продолжил, очень тихо, чтобы не дай бог не услышали ничьи сторонние уши. — Короче, у меня на борту неучтенка.
Полковник скосился на суетящихся прапоров и показал взглядом на поросший травой закуток, расположенный в двух десятках метров от ближайших ушей.
— И какая же у тебя после «Оленьей» на борту может быть неучтенка? — Так же тихо вопросил Петрович, как только они удалились от подчиненных на безопасное расстояние. — Не поселок оленеводов, в самом деле, а полигон. Темнишь, сосед…
— Та самая, про какую ты подумал, — отлично зная, что командира базы можно одолеть лишь в лобовой атаке, без обиняков врезал майор.
— Охренел? Первое апреля давно прошло.
— Какой тут, к зеленям, апрель! Сам бы не поверил, если бы не со мной. В общем, полный звиздец…
— Ты не причитай, мля, рассказывай…
Пилот вздохнул, собираясь с мыслями, да и с силами, откровенно говоря. Больно уж вопрос был темный и неприятный.
— Ну в общем, история такая. Три дня назад мы из Вьетнама пришли, с боевого дежурства. Как обычно, сели в Моздоке, там и заночевали. Спозаранку — от винта и домой на Русу. Высоту набрали, легли на курс. Только-только автопилот включили и немного расслабились, как вдруг приказ: без посадки и дозаправки чесать на Кольский по литерному режиму. «Литерный» — это когда нам трассу ПВО-шники с диспетчерами вне графика расчищают. Так правительство летает. Или когда задача особой важности…
— Да знаю я! Не первый год с вами, оболтусами, вожусь. Дальше что? — полковник, с раннего утра проторчавший на складах, новостей не знал, и был заинтригован не на шутку.
— Дальше, как в кино. Разворачиваемся на север, чешем на «Оленью», садимся. Там, кроме местных, на спецстоянке наш «Двести тридцатый». Говорю с Яриком, выясняю. Левый крайний у них зачихал, моздокский начальник КДП запрос на замену получил, и нас, вместо «Двести тридцатого», на сброс зарядил. Обиделся, гад, что я его бабу трахнул. Вот и подкузьмил… Да та прошмандовка разве что под салабонами не лежала, её употребить сам бог велел!
— Так, хорош резину тянуть, — невежливо попросил командир базы. — Отвлекаешься! «На сброс…» это… то самое?
— Да я не отвлекаюсь, — буркнул майор. — То самое, да. Я и раньше в сбросах участвовал, которые три штуки в год по квоте [2] . Дело нехитрое, ракеты вынимают, в барабан контейнер той же формы засовывают. Считай, что учебный пуск, только тикать нужно быстрее, чтобы под излучение не попасть… Если бы не этот моздокский мудак, то были бы дома в плановое время и горя не знали. Ну, в общем, в «Оленьей» еще о прибытии доложить не успели, как видим — метётся гражданский. На «Волге» с московскими номерами. Весь из себя такой деловой, и говорит, двадцать килотонн, надводный подрыв, экспериментальный. Нас от самолета, как положено, отгоняют. Местные извлекают боезапас, потом под брюхо шайка ихних технарей бежит. Брезент натянули и вперед. Полчаса прошло — прям по взлетке еще одна «Волга», черная, с армейскими номерами из одних нулей. Из нее генерал вылетает, да шустро так, как в жопу клюнутый. Просветы золотые сверкают, шинель развевается, лампасы мелькают — глазам больно. Налетел генерал на главного у этих ядерных технарей. И тут такой мат пошел, что наш прапорюга складской — чистый поэт Есенин в сравнении. Мы, конечно, ушки на макушке. Впитываем. Оказалось, эти гражданские, что первыми подскочили — из Минсредмаша [3] , а генерал из РВСН. А оно ж ведь, кому мир во всем мире и разоружение, а кому тьма египетская. Горбач мораторий на испытания объявил, ракетчики с учеными в глубокой заднице оказались. Одни не могут контрольные подрывы производить, у других вообще вся наука остановилась. Ну и кроме науки, не забудем, каждый взрыв — разные разности, премии и прочие поощрения. Язова свои же обложили как барсука, вот он через Политбюро продавил временную отмену моратория. Тут все, у кого испытания зависли, в «Оленью» и рванули. Минсредмашевцы первыми подсуетились со своей бомбой.
2
В романе по «Московскому договору» 1963 г. между США, СССР и Великобританией была оговорена квота на три воздушных ядерных взрыва в год при ограничении мощности, места и высоты подрыва.
3
Министерство среднего машиностроения. В числе прочего, обеспечивало разработку и производство ядерных боезарядов.
— Ох и нихера себе замес! Немирным атомом швыряться наперегонки, кто первым успеет… Новое мышление, мать их… — крякнул Петрович. — И что дальше?
— Дальше вообще пурга в Сахаре. Пока у нас суть да дело, генерал помчался в штаб, вернулся со взводом охраны и телефонограммой. Гражданских чуть ли не прикладами от самолета отгоняли. Вояки начали свою бомбу вешать. Ветер в нашу сторону дул, краем уха услышал что какое-то «устройство с зарядом сверхдлительного хранения». Минсредмашевцы кинулись своего министра теребить через вертушку. Пока туда-сюда, к нам командир авиаполка. С личным распоряжением начальника Дальней Авиации — взлетать только с военной бомбой. Свой генерал страшнее чужого генсека, так что мы резину не тянули. Вояки дуру прицепили, мы сразу взлет запросили и в воздух. На высоте чуть отдышались и в зону выброса пошли. Вошли, доложились, получили добро. Бомболюк открыли, кнопку вдавили. Как только лампочка показала сброс, как положено, — на вираж со снижением и бегом из опасной зоны. Как выровнялись, чую по реакции самолета — лишний груз на борту остался. Через десять минут от наземного поста доклад — «нераскрытие парашюта». Не знаю, как получилось, но они решили, что изделие «пшикнуло» и ушло в океан.
— А там сколько? — спросил Петрович. Чего именно он не уточнил, но летчик понял и так.
— Две с половиной тысячи метров глубина.
— Ясно, давай дальше.
— Я запросил разрешение сразу домой идти, без подскока с дозаправкой.
— И у вас что, так спокойно все пошло после того, как сброс был, но без подрыва? — полковник, за много лет познавший всю неисчерпаемость военного бардака, вполне верил в рассказ, но в этом месте засомневался. Перестройка-перестройкой, мораторий-мораторием, но меры безопасности еще никто не отменял.