Годы испытаний. Книга 2
Шрифт:
И хотя это решение требовало немалых жертв, иного выхода не было. Или жертвовать тремя сотнями людей и десятком орудий, или отдавать тысячи бойцов и раненых на полное истребление врага.
Никогда Канашов не волновался так, принимая решение. Все подсказывало ему, что он должен поступить только так.
Когда первые лучи солнца высветили небо, немецкая авиация большими стаями бомбардировщиков прошла на восток. И вскоре придонскую степь оглушил нарастающий гул и лязг гусениц. Темные квадратные коробки танков появились на горизонте, будто на высоте обозначилось село, ранее
А спустя полчаса огненные разрывы вспыхнули на берегу Дона. Артиллерия открыла огонь по немецким танкам. Все перемешалось на земле, все втянулось в этот стремительный водоворот боя.
Шаронов смотрел в бинокль. Мелькали напряженные, беспокойные и растерянные лица командиров и бойцов. Он вспомнил о комдиве. «Как он там? Надо бы его навестить. Пойду на его наблюдательный пункт. А ведь ему во много раз тяжелее, чем нам», - подумал он о Канашове.
Внезапно он увидел Канашова, поднявшего голову из-за бруствера. Лицо его было спокойным. Казалось, что нее происходящее вокруг него - и эти нарастающие разрывы, и мечущиеся по полю боя люди - нисколько его не интересовало и весь он сосредоточен на главном. К нему подбежал раненный в голову командир полка Коломыченко. Вид у него был растерянный и жалкий. По лицу струились грязные струйки пота. Он глотал воздух, как рыба, выброшенная на берег.
– Нас обошли немецкие танки. Мы прижаты к переправе. Первый и второй батальоны отрезаны. Третий переправился за Дон без приказа…
Он беспомощно развел руками.
Канашов стоял, по-прежнему наблюдая за полем боя. Всматриваясь в лицо комдива, можно было заметить: когда он чем-то недоволен, угольные крапинки, въевшиеся в кожу, придавали ему особенно суровое выражение. Казалось, он не слушал сейчас Коломыченко, поглощенный тем, что творилось теперь впереди. Но вот губы Канашова чуть вздрогнули, он как бы невзначай сказал:
– Приведите себя в порядок, подполковник! У вас на лице грязь. Оботритесь…
Командир полка торопливо достал носовой платок и вытер лицо. Канашов так и не удостоил его взглядом, продолжил наблюдать за полем боя.
– Закуривайте, - сказал он и протянул портсигар.
Коломыченко взял папиросу дрожащими пальцами, прикурил и сделал несколько жадных затяжек.
Канашов оторвал бинокль от глаз и сказал твердо, будто клал на цемент тяжелые, как кирпичи, слова.
– Приказываю, товарищ, подполковник, взять роту автоматчиков и пробраться к отрезанным батальонам. За Дон без моего приказа полку не отходить. Третий батальон направить в мой резерв…
Коломыченко вдруг весь подобрался, одернул гимнастерку и, расправив плечи, отчеканил четко:
– Разрешите выполнять, товарищ полковник.
– Выполняйте, - даже не взглянув на него, ответил комдив.
Шаронов стоял поодаль, смотрел то на Коломыченко, то на Канашова. Он обратил внимание на то, что комдив, не отрываясь, глядел туда, где петля реки образовала горловину. Там оборонялся один из батальонов полка Коломыченко, поддерживаемый одной батареей семидесятишестимиллиметровых дивизионных орудий.
Немецкие танки яростно атаковывали горловину, пытаясь смять наши подразделения, сбросить их в реку. Они хотели с ходу навести понтоны и форсировать Дон по кратчайшей прямой. В отличие от левого крутого берега, заросшего деревьями, правый, где оборонялись наши войска, имел удобные пологие спуски. Туда и устремились немецкие танки.
Но вот они, наконец, прорвали оборону в горловине. Шаронов наблюдал, как на лице Канашова появилась едва заметная улыбка и тотчас же исчезла, и оно стало таким же хмурым и непроницаемым. «Чему он улыбается?»
– Неужели, Михаил Алексеевич, ты надеешься, что две наши батареи, поставленные на прямую наводку, способны задержать такие крупные силы немцев?
Едва успел Шаронов сказать это, как увидел, что одновременно задымились первые три подбитых немецких танка. Канашов продолжал смотреть и улыбаться.
– Сейчас, сейчас поглядишь, - сказал он,- пусть втянется их побольше в этот мешок, тут им покажут кузькину мать.
– Да что ты, Михаил Алексеевич? Разве…
Он не договорил. Немецкие танки подмяли одно наше орудие, продолжавшее вести неравный огневой поединок, затем другое, третье. И вот уже волна за волной танки врага вливаются в узкую горловину излучины Дона.
Канашов глядел уверенно на Шаронова. Он поднял кверху ракетницу и дал сигнал - ракету черного дыма. И тотчас с одной стороны излучины донскую степь огласил раскатистый гром, и деревья заволоклись серым дымом, низко стелющимся над водой. Это били наши орудия из засады, молчавшие и выжидающие до поры до времени, били прямой наводкой. Два, три, пять немецких танков горели, остальные пятились отстреливаясь. Они отходили, мешая друг другу, и скучились, пытаясь поскорее проскочить горловину.
Канашов дал сигнал еще двумя ракетами черного дыма. И вот уже с тыла по немецким танкам открыли огонь наши орудия, расстреливая их в упор с противоположного берега Дона. Немцы попали под перекрестный огонь нашей артиллерии, расставленной по обоим берегам излучины, поросшей лесом и кустарником. Пламя бушевало и клокотало в излучине. Черный дым закрыл плотной стеной горизонт, и уже невозможно было видеть, что делалось на полуострове.
Сквозь грохот и шум боя Шаронов услышал голос Канашова:
– Это им не сорок первый год! Нас не возьмешь на арапа…
Шаронов понял, что комдив устроил для немецких танков огневую ловушку. Он поставил орудия на прямую наводку, пожертвовал двумя нашими батареями, но погубил несколько десятков вражеских танков и тем сорвал замысел немцев прорваться и форсировать Дон с ходу.
Немецкое командование догадалось, что русские заманили их в огневую петлю, и вскоре над излучиной Дона появились стаи фашистских бомбардировщиков. Но бомбить они не могли. Дым властвовал повсюду, и «юнкерсы» боялись, как бы их удар не пришелся по своим танкам. Канашов вызвал по рации командира артиллерийского дивизиона.