Годы в седле
Шрифт:
— Эх, не по тебе, видать, этот красавец. Ну, не горюй, подберем похуже, зато смирного. По Сеньке, как говорится, и шапка...
До Годяева доходили слухи о чудачествах старшины, но, поскольку все обходилось без серьезных последствий, он смотрел на это сквозь пальцы. Тем более что Пархоменко клялся, будто на него возводят напраслину. Теперь же Годяеву представилась возможность лично побывать на «спектакле».
Не заметив появления командира сотни, Пархоменко приказал подвернувшемуся Месарошу:
— А ну, гусар, оседлай-ка серого.
Венгр как ни в чем не бывало направился к
Когда конюшня опустела, Годяев подозвал старшину, спросил:
— Это что за цирк? Вы и не служивших в кавалерии так «экзаменуете»?
— Так не опасно ж... Черт меня слушается. Как гаркну: «Стоять!» — замирает на месте, — оправдывался Пархоменко.
— Не в опасности дело, а в отношении к людям. Они идут в Красную Армию с открытой душой, а вы встречаете их старыми казарменными шутками...
3
Наша сотня была сотней лишь по наименованию. В действительности же только строевого состава в ней насчитывалось 130 человек. Да медиков, ветеринаров, кузнецов, повозочных набиралось до двух десятков. Коней имели все, и в случае необходимости мы могли выставить до ста пятидесяти сабель.
Преобладали у нас русские и украинцы. Много было узбеков, таджиков, казахов, киргизов. Довольно значительной оказалась группа венгров. Имелись также татары, белорусы, евреи, поляки и даже один араб из Египта, в прошлом артист цирка, фокусник.
Воевали мы дружно. Да и жили по-братски. Особенно сблизились между собой таджик Кахаров, узбек Асадов и венгр Габриш. О Габрише я уже кое-что говорил, а о двух других стоит рассказать подробнее.
Когда таджик впервые появился в красногвардейском отряде, он назвался Поповым-Кахаровым. Многих заинтересовала эта двойная фамилия. И суровый с виду боец охотно удовлетворил любопытство новых товарищей.
Отец Саида Кахарова, рабочий кожевенного завода, умер в 1905 году. Сирота-подросток нанялся извозчиком. Со временем стал одним из лучших самаркандских лихачей. Его нарядный экипаж брали нарасхват.
Однажды в фаэтон Саида вскочили грабители, обворовавшие самаркандский банк. Заставили ехать в горы. Неподалеку от перевала Тахта-Карача сделали остановку. Здесь их ожидали сообщники с оседланными лошадьми. Выгрузив добычу, главарь шайки сунул извозчику деньги:
— Бери. Подохнут кони — все равно в убытке не будешь. Про нас — молчок.
Саид повернул упряжку. На обратной дороге его встретили полицейские во главе с приставом.
— Руки вверх, разбойник!
Саид повиновался. Пристав ринулся на него, резанул плетью по лицу. Удар пришелся в глаз. Саид взревел от боли, бросился на обидчика. Но один из полицейских свалил его прикладом.
Избитого до полусмерти Кахарова доставили в арестный дом и обвинили в соучастии в краже. Суд приговорил Саида к пяти годам каторги. Там молодой таджик встретил русского рабочего Александра Попова. Тот на многое открыл ему глаза, научил распознавать врагов и друзей простого народа. Изнурительный труд, чахотка свели Попова в могилу. В память
— Александр Попов...
Каторга не прошла бесследно. Высокий, жилистый двадцативосьмилетний богатырь выглядел гораздо старше своих лет. Зорко и сурово смотрел из-под козырька кожаной фуражки единственный глаз Саида. Кахаров был смелым, хладнокровным, находчивым, знающим языки, быт и нравы местного населения разведчиком.
Под стать Попову-Кахарову был и Узак Асадов. Его детские и юношеские годы тоже не были безмятежными.
Отец Узака работал по найму. Однажды при перевозке хлопка лошадь, впряженная в арбу, чего-то испугалась и рванулась в сторону. Одна кипа свалилась на землю и попала в грязь. Подбежал подрядчик, обругал возчика и со зла ударил плеткой. На этом все бы и кончилось, если бы не Узак. Увидев, что отца бьют. Он вцепился зубами в руку обидчика. Тот полоснул плетью ребенка. Тут уж не стерпел отец. Он схватил подрядчика в охапку, шмякнул о землю, а из того и дух вон. Осудили за это на восемь лет каторги.
Когда Узак подрос, он поехал в далекий Нерчинск. Устроился там на работу. И хотя получал гроши, все же умудрялся выкроить на табак отцу. Общение с политкаторжанами помогло юноше найти верную дорогу в жизни. Она привела его в ряды борцов за свободу народа.
Вскоре по возвращении с каторги отец Узака умер. Еще раньше люди схоронили мать. Потому-то красноармеец Асадов и молчаливый такой. Но душа его чуткая. Познакомившись с Поповым-Кахаровым, он привязался к нему всем сердцем. И старший товарищ заменил ему родных.
Люто ненавидели Саид и Узак врагов революции, жадно учились военному делу. Поэтому, возможно, и сблизились с Иштваном Габришем. Храбрый и общительный гусар охотно делился с друзьями боевым опытом.
Пришелся ко двору и Янош Ковач. Весельчак, балагур, гармонист и певец, он скрашивал нелегкую солдатскую жизнь. Когда-то Ковач был эскадронным трубачом. Инструмент свой, пробитый пулей, измятый и потемневший, он донес до Туркестана. В сотне уже был сигналист Жидяев, прежде служивший в драгунском полку. Но Пархоменко рассудил, что не вредно иметь и второго. Жидяев жил на дому, с семьей. В случае тревоги его могло не оказаться под рукой. А Ковач постоянно находился в казарме. Пархоменко сам снес старую трубу венгра к кустарю-меднику. Тот искусно запаял ее, расправил вмятины, очистил от окиси. Засияла как новенькая. И теперь, когда сотня бывала на марше, Ковач по традициям венгерской кавалерии в паузах между песнями исполнял «поход».
Народ у нас был в основном молодой. Любили повеселиться, поддеть друг друга незлобной шуткой. Заводилой в этих случаях всегда выступал Вольдемар Клейн, в недавнем прошлом артист эстрады. Он сам сочинял забавные куплеты и пел их под аккомпанемент гитары. Ничто не могло согнать с его лица улыбку: ни тропическая жара, ни стужа высокогорья, ни гнилая болотная испарина. И откуда только силы брались у долговязого и тонкого, как тростинка, бойца! Многие из нас вначале думали, что «артист» не приживется в сотне. Но он с честью выдержал проверку временем и боем.