Голодные игры
Шрифт:
Двери лифта разъезжаются, и меня окружают Вения, Флавий и Октавия. Они говорят все разом — так быстро и возбужденно, что я ничего не могу разобрать. Общее настроение понятно: они страшно рады видеть меня снова. Я тоже рада их видеть, хотя и не так, как Цинну. Скорее, как кто-нибудь, вернувшись домой после трудного дня, рад встрече с троицей своих домашних питомцев.
Меня ведут в столовую, где я получаю настоящий обед: жаркое из говядины, горошек и мягкие булочки. Правда, за моим рационом по-прежнему строго следят: когда я прошу
— Нет-нет, мы ведь не хотим, чтобы на сцене все это выскочило наружу! — говорит Октавия и все же тайно передает мне под столом булочку.
Потом мы идем в мою комнату, и Цинна оставляет меня наедине со своими помощниками, поручая им подготовительные процедуры.
— О, тебе сделали полную регенерацию, — завистливо говорит Флавий. — Кожа без единого изъяна.
Когда я смотрюсь на себя в зеркало, замечаю только, какая я стала тощая. Наверное, сразу после арены было еще хуже, но и сейчас у меня можно пересчитать все ребра.
Мне включают душ, заботливо выбирая нужный режим. После душа занимаются прической, ногтями и макияжем, треща при этом без умолку. Моего участия в разговоре почти не требуется, и это меня вполне устраивает. Странно: речь идет об Играх, а они все время говорят о себе, где они были, что делали и как себя чувствовали в то время, когда на арене что-то случалось. «Я еще даже не вставал!» — «Я только покрасила себе брови!» — «Клянусь, я чуть в обморок не грохнулась!». Главное — они. Какая разница, что чувствовали умирающие мальчишки и девчонки на арене!
У нас в Дистрикте-12 не принято смаковать Игры. Мы смотрим их, стиснув зубы, потому что должны, и, как только передачи заканчиваются, побыстрее возвращаемся к своим повседневным делам. Сейчас я стараюсь отвлечься от болтовни, чтобы окончательно не возненавидеть всю эту компанию.
Входит Цинна. В руках у него желтое платье кажется, вполне обычное.
— Что, с Огненной Китнисс покончено? — спрашиваю я.
— Сейчас увидишь, — говорит он, набрасывая на меня легкую ткань.
В передней части лифа чувствуются подкладки, призванные восполнить то, что украл голод. Я поднимаю руки к груди и хмурюсь.
— Понимаю, — говорит Цинна, прежде чем я успеваю возмутиться. — Дело в том, что распорядители настаивали на пластической операции. Хеймитчу едва удалось их перебороть. Придумали компромиссное решение. — Цинна не дает мне посмотреть на себя: — Подожди, еще туфли.
Вения помогает мне надеть кожаные сандалии без каблуков, и я наконец поворачиваюсь к зеркалу.
Я все еще Огненная Китнисс. Тонкая, почти прозрачная ткань испускает нежный свет, и стоит мне пошевелиться, как снизу вверх по нему прокатываются трепещущие волны. Рядом с этим платьем мой костюм на колеснице показался бы кричаще ярким, а наряд для интервью слишком вычурным. Сейчас я будто одета в пламя свечи.
— Ну, что скажешь? — спрашивает Цинна.
— По-моему, это — лучшее, — говорю я. Когда мне наконец удается отвести взгляд от мерцающей ткани, я испытываю небольшое потрясение. Мои волосы никак не уложены, а только собраны сзади простенькой ленточкой. Косметика лишь едва сглаживает обострившиеся черты лица. На ногтях бесцветный лак. Короткое платье без рукавов едва достает до колен, и собрано оно не на талии, а выше, отчего пропадает почти весь эффект от подкладок. Я выгляжу как обычная девчонка. Совсем юная, не больше четырнадцати. Невинная. Безобидная. Странный образ для победительницы Голодных игр.
Ясно, что все было продумано заранее. Цинна ничего не делает просто так. Но зачем?
— Я полагала, мой вид будет более… изысканным, — говорю я.
— Я подумал, что Питу так понравится больше, — отвечает Цинна как-то неуверенно.
Питу? Нет. Кому есть дело до Пита? Капитолий, распорядители, публика — вот, что важно. Не пойму, в чем дело, хотя очевидно одно: расслабляться рано, Игры еще не закончились. Своим деликатным, уклончивым ответом Цинна намекает мне об опасности. Такой, о которой нельзя говорить даже при своих ассистентах.
Мы спускаемся на этаж, где проходили тренировки. По традиции главных участников церемонии поднимают на специальных лифтах из-под сцены: вначале ассистентов стилиста, потом куратора-сопроводителя, стилиста и ментора, и наконец самого победителя. Поскольку в этом году победителей двое, а куратор, как и ментор, только один, все будет происходить немного не так. Я стою в плохо освещенном помещении под сценой на новом металлическом диске, который здесь установили специально для меня. Пахнет свежей краской, кое-где остались кучки опилок. Цинна с помощниками ушли переодеваться и занимать места на своих подъемниках; я совсем одна. Шагах в двадцати от меня в полумраке — временная перегородка. Наверное, за ней Пит.
Толпа орет так громко, что я даже не слышу, как ко мне подходит Хеймитч. Я испуганно отскакиваю в сторону, когда он касается моего плеча, будто все еще нахожусь на арене.
— Успокойся, это всего лишь я. Дай-ка на тебя взглянуть, — говорит он. Я поднимаю руки и поворачиваюсь. — Неплохо.
Звучит не особенно ободряюще.
— Что-то не так? — спрашиваю я.
Хеймитч осматривается в моей затхлой темнице — кажется, он принимает решение.
— Все хорошо, — говорит он. — Давай-ка обнимемся на счастье.
Странная просьба со стороны Хеймитча. Хотя теперь мы оба победители, возможно, это меняет дело. Едва я кладу руки ему на шею, он вдруг с силой прижимает меня к себе и быстро, но четко и спокойно говорит мне прямо в ухо, пряча губы за моими волосами:
— Слушай внимательно. У тебя проблемы. Власти в ярости из-за того, что ты переиграла их, сделала Капитолий посмешищем на весь Панем.
Я чувствую, как по спине бегут мурашки, а сама смеюсь, будто Хеймитч рассказывает что-то очень веселое: