Голос булата
Шрифт:
– Точно. Если на эту ветку смотреть, если отметить в какую сторону излом, если обратить внимание на пожухлые листья, то других веток и не узришь. Весь твой взор одной веткой занят. В лесу так нельзя. Будешь таким внимательным – одну опасность разглядишь, а сотню пропустишь. А вот попробуй ЦЕЛИКОМ на дерево взглянуть. Рассей взор, как малые реки по весне разливаются, как пыль дорожная все опеленывает. Охвати взглядом все дерево целиком.
– Так это коню понятно! – пожал плечами Микулка. – Ясное дело, что все ветки теперь видно.
– И сломанную?
– Ну да… А ведь Ваша правда, дед Зарян! Так и сломанную
– Вот и учись. Это не только в лесу пригодится, попомнишь мои слова. Научишься рассеянный взор без труда держать, все ветки на дороге, все листья разом увидишь, ни одна ямка, ни одна кочка под лапоть не подвернется. А будет время, когда глазам это в привычку станет, так они сами будут твои ноги обводить вкруг препятствий. Ты и думать об этом забудешь. Как я.
Лешак еще немного брел за ними, Микулка иногда выхватывал взглядом смутную подвижную тень среди деревьев, но никак ухватиться взглядом за нее не мог. Хитер Лешак прятаться!
Когда поднялись к Велик-Камню, у Заряна уже была полна сумка зверобой-травы. Можно и отдохнуть. Да только на Микулкин взгляд с пустым желудком отдыху нет.
Вид сверху открывался великолепный. И впрямь на четыре стороны. Впереди раскинулось бескрайнее Русское море, прилипая к залитому солнцем небу на горизонте, за спиной горы спускались в Степь, разбегаясь холмами. По левую руку те же горы вздымались к облакам, пробивали их ледяными макушками, а по правую руку тянулись леса. Микулка знал, что там, за лесами, белел мрамором ромейский Херсонес, но он уже не манил как прежде, светлая мечта о прекрасных птицах, вине и уступчивых девках сменилась чем-то незнакомым, сладко-тревожным. Словно открыли пред ним, Микулкой, неведомую дверь, а за спиной осталась другая, за которой птицы и девки. И хочется войти в эту неведомую дверь, узнать, что за тайны за ней, какие сокровища. Вдруг не врет дед Зарян? Вдруг не разгляделось по молодости что-то такое в Руси, ради чего и жизнь положить не жалко? Умный дед. Много ведает секретов разных, в грамотах его писано, что сильнее русича только боги, да и то не всегда. А вспомнить землянку родную под Киевом, так на памяти только грязь, навоз и побои.
А даже если и врет старый ведун? Что с того? Может в этом самый смысл и есть. Люди в тех грамотах русские, знакомые, не выдуманные. И земля наша. Тоже не выдумана. А что еще надо? Взять, да и сделать все самим по тем грамотам. Голову выше поднять, спину не горбить, плечом к плечу за родичей биться. Города строить, избы солнечные, дороги мостить. Так и пойдет.
Вот у деда в избе все ладно, все правильно. Неужто нельзя так на всей Руси сделать?
– Дед Зарян… – тихонько позвал Микулка, смотрящего в море старика. – Кушать больно хочется, пора бы вертаться.
4.
По дороге обратно Микулка решил сыграть в новую игру. Как учил дед Зарян, рассеял внимание, словно река разлилась, старался все разом замечать. По началу, вроде бы получалось, но потом в глазах зарябило, чуть носом в землю не врылся.
– Ты что, – усмехнулся старик, – решил за один день всему научиться?
– Ну, не всему…
– Вот и правильно. Приноравливайся потихоньку. То тут, то там. Даже в избе так смотреть можно.
– Дед Зарян, а правда, что за морем есть такая наука, ногами биться? Говаривали, в Киев два бойца таких приезжали, бились меж собой за деньги. Кто видел, говорит что дух захватывает. Прыгают, ногами в лицо бьются и орут как коты мартовские. А у самих лица желтые и глаза словно щелочки.
– Есть. А тебе что за интерес? Опять на заморское потянуло?
– А отчего не перенять науку, ежели хороша? Хоть и заморскую… Я вообще биться хочу научиться. На Руси без этого никуда. Вот если б я с ромеями ушел, там биться ни к чему, там никто не бьется. Все лежат, виноград кушают и вином запивают. А раз остался… Только где сыскать воина, который будет с сопливым мальчишкой возиться?
– Не сыскать… – вздохнул старик. – Раньше были веси за городом, где пахарей в ратников переучивали. Сейчас нет. А зачем тебе биться? Хочешь братьев своих проучить, коль вернешься?
– А если и их? Да только не для того мне наука такая. Никак не забуду я того печенега, что саблей мне промеж ушей угадал. Стыдно быть слабым, стыдно в лесу хорониться при первой опасности. Знал бы я тогда боевую науку, поубивал бы супостатов… Их всего пятеро было.
– Кхе… Всего. – качнул головой Зарян. – С одним бы справился, уже героем бы был. Хоть и мертвым.
– А я хочу быть живым! Говорят, что человека одним ударом зашибить можно. Пять ударов… Эка невидаль! Знать бы такой удар. – мечтательно произнес Микулка.
– Это уж точно, – спускаясь с крутого пригорка сказал Зарян, – зашибить легче легкого. А попробуй ты его роди, выкорми да воспитай. Вот то наука, так наука.
Они прошли по узкой тенистой тропке, иногда хватаясь за тонкие древесные стволы для устойчивости. С деревьев капала поздняя роса, падали жучки и мелкая труха. Пахло земным паром, прошлогодними прелыми листьями и жизнью.
– Лечить бы сначала научился, а то сразу биться… – добавил в сердцах Зарян.
– Так я же умею! Вот Вы мне сколько всего рассказали. Я в травах ведаю!
– Ага. Как коза в еловой шишке. – в глазах старика снова блеснули задорные искры. – Но ты прав, хоть и лентяй. Военной науке учится надобно. Русичам ни силы не хватает, а уверенности в своих силах. Силушки-то предостаточно. Только она вместе с нами в лесах хоронится.
– Так по Вашему и учиться не надо, раз силушка есть. Военная наука она ведь что, она силу как раз и дает.
– Молод ты, Микулка, судишь опрометчиво. Военная наука сил не прибавит, коли их нет, а вот ежели есть, то направит их куда нужно и самому тебе покажет сколько силы в тебе и где ей предел. Это и есть уверенность, когда знаешь, скольких противников сможешь сдюжить один, а сколько с соратниками.
– Тогда мне учиться без толку… – склонил голову Микулка. – Силы во мне, как у воробья посреди зимы.
– А сколько по твоему силы нужно? – хитро прищурился Зарян.
– Чем больше, тем лучше! – уверено ответил паренек.
– Кхе… Слыхал ли ты сказ про Святогора? Может до сих пор жив он, может помер, люди разное говорят, да только сила в нем была лишняя, чуть не погубила его.
– Это тот, что в сыру землю ушел? В твоих грамотах писано. Вранье небось… Где это видано, что бы сила лишней была?