Голоса чертовски тонки. Новые истории из фантастического мира Шекспира (сборник)
Шрифт:
Последний волосок на голове Ариэль становится белым, и что-то толкается в сомкнутую ладонь изнутри. Пак удовлетворенно ворчит и осторожно разжимает пальцы.
– Вот, – говорит он.
На его раскрытой ладони… Нет, не птица, как можно ожидать после недавнего фокуса Ариэль, а красный с рыжим отливом камень, сверкающий, точно опал, и идеально круглый, как совиный глаз. Казалось, он бьется, как крохотное сердце, но я моргаю и прежде, чем вновь раскрываю глаза, Пак прячет его в карман и проказливо ухмыляется.
– Отныне я официально к твоим услугам, – объявляет он, склоняя
– Ну наконец-то! – восклицает Ариэль. Тело ее подергивается рябью, и моя копия принимает облик леопарда, переливающегося голубым. В этом кошачьем обличье она бодает бархатистой макушкой мои дрожащие пальцы и негромко мурчит на прощание. – Увидимся, когда я покончу с делами.
Горло странно сжимается.
– Я знаю.
– Я буду искать тебя при дворе Титании. А если не найду… – подмигивает Паку, предостерегающе грозя кончиком хвоста. – А если не найду, то буду знать, на чьей совести грех.
– Тогда я буду, как всегда, безгрешен, – отвечает Пак с поклоном не менее изысканным, чем тот, каким он одарил меня.
Ариэль издает рык, означающий, как мне известно по опыту, крайнюю степень раздражения, бросает на меня прощальный взгляд, разворачивается и взмывает в воздух. Ее силуэт постепенно растворяется в последних проблесках вечерней зари и исчезает из виду.
– Не могу я так больше.
Ариэль обняла меня, прижавшись лицом к моему затылку. Она вновь приняла мой облик – это все больше и больше входило у нее в привычку, и вместе мы выглядели, словно двойняшки. Порой, когда поблизости не было отца, мы и спали в таком виде. У нас это называлось исследованием сна естественного – то есть такого, в который погружаешься без помощи волшебства и без волшебного принуждения.
Мне очень понравилось видеть сны.
– Прости, Миранда, – прошептала Ариэль. – Ты ведь знаешь: если б я только могла… если б не этот запрет… я обязательно, обязательно помогла бы тебе.
– Не волнуйся, – ответила я, закрывая глаза. Темнота, наступавшая по моей собственной воле, совсем не пугала. – Есть план.
– Вот правила, которых должен держаться служитель двора, – объясняет Пак, размахивая руками на ходу.
Солнце немилосердно палит наши спины, да еще моя голова – ослепительно-белая, что подтверждает отражение в подвернувшейся нам на пути дождевой бочке – укрыта шапкой, а его – обнажена. Пак говорит, что волшба скрывает его рожки от всех человеческих глаз, кроме моих. Нет, ему и в качестве лесного духа нечего опасаться, ведь и самый отъявленный буян поостережется обходиться с духом неучтиво, однако Пак дорожит своим инкогнито – похоже, из озорства.
– Ты меня слушаешь, Миран?
Пожалуй, имя не совсем мужское – по крайней мере, в таком варианте, – но все же, подобно туго перевязанной груди и позаимствованным штанам, хоть как-то помогает скрыть истину. К тому же, несмотря ни на что, оно мне нравится.
– Слушаю, – отвечаю я.
– Чудесно. Правил этих три – мы, духи, любим троицу. Правило первое: все приверженцы должны добираться ко двору путями смертных, но, как видишь, иметь духа в проводниках, – он с ухмылкой указывает на себя, – не возбраняется. Правило второе: ежели в пути ко двору приверженцу докучает эльф, фея, дух, бог или призрак – а приверженцам, прознав об их прибытии, частенько докучают, испытывая твердость их нрава – он должен избавиться от докуки без посторонней помощи или же начать паломничество сызнова не раньше, чем минет три полнолуния.
– Значит, и мне станут докучать?
– Не думаю, – беззаботно отвечает Пак.
Удивленно поднимаю бровь, и он поясняет:
– Нет, конечно, всякое может быть, но я ведь не из придворных Титании и никогда не покровительствовал приверженцам, и по такому случаю никто не ожидает, что я приведу с собой еще кого-либо, кроме собственной очаровательной персоны. Так что это мне стоит опасаться каверз в пути.
– Но разве мне не стоит опасаться каверз в твой адрес? Уж очень не хотелось бы лишиться провожатого.
Пак хохочет – звонко, от всей души.
– Твоя забота трогательна, но совершенно напрасна. Разве Ариэль не говорила? Я плут, хитрец, и как ни старайся мои враги, ухитриться перехитрить хитреца – дело хитрое, – в его улыбке коварство, более острое, чем его клыки. – К тому же, кто отважится перехитрить меня, тот должен быть готов к ответной хитрости.
– Весьма хвастливые речи!
– Скромность – для святых, а я уж точно не из их братии.
– В самом деле? Я потрясена, сэр!
– Прекрасно! Так и было задумано. Люблю потрясать окружающих, что – пусть и окольным путем – приводит нас к третьему правилу. Если царица допустит тебя ко двору – а этому нет никаких гарантий, что бы ни говорила Ариэль, – она предложит оказать тебе некую милость, либо, что более вероятно, попросит сослужить ей службу. И в чем бы ни заключались милость или служба, твой отказ означает немедленное изгнание. Навсегда. В другой раз царица и слышать о тебе не захочет.
По спине пробегает дрожь.
– А если она попросит что-то такое, с чем мне не хочется расставаться? Нельзя ли поторговаться, предложить ей что-то другое?
– Кое-кто пробовал, – отвечает Пак, искоса глядя на меня, – но чаще всего безуспешно. Она уважает смелость, но ставит свою волю превыше желаний нового слуги.
– И если она скажет «нет», мне никак нельзя будет остаться?
– Смотря по обстоятельствам. Если она откажет сразу, то еще может позволить тебе остаться в царстве фей на правах смертной гостьи. Путь ко двору тебе будет закрыт, официального места при дворе ты не получишь, но это уже кое-что. Однако если ты откажешься принять ее милость или сослужить ей службу, то – нет. Тогда ты неизбежно будешь изгнана, иного исхода я и представить не могу. Отказ оскорбит ее, дитя мое, а, как показывает мое нынешнее положение, двор фей и эльфов оскорблений не спускает.