Голоса на ветру
Шрифт:
А разве нормальный человек сказал бы неизлечимо больному и самому богатому землевладельцу Бачки, Баната и Срема, чтобы тот напрасно не тратил деньги на лечение, потому что помочь ему не сможет никто.
– Я отпишу тебе половину своих земель! – передали доктору предложение больного его слуги, но услышали решительный отказ, потому что возможности излечения не было.
– Все, что тебе остается, произойдет между тобой и Господом Богом. Пригласи священника! – записал автор «Карановской летописи», добавив, что доктор « вытер пот, а, может быть, и слезы с лица умирающего. Потом оставил ему обезболивающее лекарство, которое должно помочь несчастному преодолеть врата того света, попрощался с хозяйкой и, отказавшись от гонорара, покинул дом».
Рассказ о поступке доктора Луки Арацкого
– Неужели это правда? – встретила она его вопросом, сопровождавшимся грубыми ругательствами. Она не сомневалась, что перед ней псих. На его тихий утвердительный ответ она именно это ему и заявила. И принялась сокрушаться, что родила сына от такого ненормального, ведь и он наверняка будет не лучше отца, ой-ой-ой! Безумие заразно, как оспа! Проявится и у Стевана! – бросила она ему прямо в лицо. И его яд будет отравлять и его, и его детей, и всех Арацких, которые родятся в будущем… Отказаться от такого богатства может только идиот… нет, хуже чем идиот, она даже не может подобрать слова, чтобы найти для такого человека подходящее определение.
В голосе Петраны было столько злобы и презрения, что у Луки Арацкого не хватило сил проронить ни единого звука. В ту ночь он напился, первый и последний раз в своей жизни.
Передвигая воспоминания как фигуры на шахматной доске, Данило Арацки вспомнил лицо Марты в тот момент, когда она узнала, что ее муж отказался от бесплатной государственной квартиры в пользу какого-то золотушного больного, у которого к тому же еще было и шестеро детей. Эту квартиру они ждали несколько лет, и все эти несколько лет Данило оправдывался перед Мартой тем, что пока Дамьян не подрастет, им хватит и той комнаты, которая у них есть. Наконец он вырос. И что теперь? Может быть, Данило Арацки думает, что теперь кто-то откажется от своей квартиры в его пользу? Поднесет ее на тарелочке? Какой же он глупец, господи помилуй! Вот дурак! Повторила Марта слова Петраны, сохраненные «Карановской летописью». Потом, после шестичасового обмена колкостями, слез и вздохов, она замолчала и отступила, придя к выводу, что ее муж не врач, который лечит сумасшедших, а сам настоящий, самый настоящий сумасшедший, и это когда-нибудь выплывет на поверхность. Не бывает такого безумия, которое можно вечно скрывать под маской безразличия к деньгам и продвижению вверх по социальной лестнице.
Данило невольно вспомнил гнев Петраны, который обрушился на Луку Арацкого, когда тот отверг предложение самого богатого человека в Бачке, и громко рассмеялся.
Ну, вот, безумие в конце концов себя проявило! – и выходя из комнаты, перед тем как хлопнуть за собой дверью, Марта добавила: – Дай Бог, чтобы этим оно и ограничилось…
Но этим не ограничилось. Долго, во тьме, росло зло, самовлюбленное и ненавидящее все и каждого, что хоть чем-то от него самого отличается. Он понимал это все яснее: око Божие все видит, но, случается, на некоторое время оно закрывается, и в наступившей темноте тонут искорки доброты и сочувствия к тем, к кому судьба не была милосердна и еще при рождении отняла зрение, слух или силу противостоять более сильным и наглым. Объяснять это Марте после того, как Данило отказался от квартиры и медицинской карьеры, не имело смысла, как и Петране, чей муж отверг все привилегии и блестящую офицерскую карьеру.
– На такое способен лишь ненормальный! – сказали обе. Правда, Петрана после этого уехала в Вену, а потом дальше, в Париж, оставив на столе нетронутый бокал с вином и желтую розу.
Тайну желтой розы она никому не открыла, уверенная в том, что любое живое существо имеет право на собственную тайну, смысла которой, возможно, и не понимает, но верно хранит ее, чувствуя, что эта тайна управляет не только его поступками, но и его судьбой.
Данило Арацкий так и не смог разгадать, что же было Мартиной тайной и как ей удалось уже при первой встрече перевернуть всю его жизнь, хотя уже в самом начале их связи он почувствовал легкое покалывание какого-то внутреннего холода, который перерастал в страх, привязывавший его невидимыми нитями к этой женщине, обладавшей необыкновенным и мощным упорством.
Разрушительную силу Петраны оправдывала ее неземная красота. Что оправдывало Мартино презрение ко всем тем, кто не принадлежал к ее касте, касте победителей? Принадлежность к этой касте? Возможно.
В освещенной перекрещивающимися потоками света комнате Даниле Арацкому почудилось, что он снова видит свою жену, ее глаза, в которых застыла неожиданная ярость, ее распухшие от плача губы, сильные и некрасивые кисти ее рук.
После ужасной ссоры из-за квартиры он заметил появившиеся во взгляде Марты искорки презрения и понял, что отвергнут, что ему нет места не только в ее постели, но и в Белграде, и в Сербии. Неужели ему было недостаточно глупых историй с барабанной перепонкой и четырьмя несчастными дурочками, спрашивала себя Марта? Неужели ко всему этому надо было еще и лишить собственного сына крыши над головой?
Он не знал, что ей сказать. Все, принадлежавшие к ее кругу, закончив войну победителями, очень быстро забыли рассказы о равенстве и старались обеспечить своему потомству безоблачную жизнь. Почему этого не сделали для него, для нее и их ребенка его Арацкие?
– Потому что их больше нет! Потому что они теперь только голоса на ветру! Воздух! – выпалил он ей прямо в лицо во время очередной глупой ссоры, не желая что бы то ни было объяснять. Да, в конце концов, что тут объяснять? Что он при своей зарплате не может купить квартиру? Что больному человеку с шестью детьми квартира гораздо нужнее? Что еще? Развод маячил на горизонте, но он его не видел. А, может быть, не хотел видеть? Или же хотел сохранить в памяти лишь первые месяцы их совместной жизни: ее, запыхавшуюся от пробежки в Калемегданском парке, себя счастливого, что закончил учебу на медицинском факультете и осуществил мечту своего славного деда о том, чтобы в роду Арацких и после него были врачи и целители. И, конечно, он был счастлив, что теперь может лечить людей.
Теперь это пытались у него отнять.
– А ты их в этом поддерживаешь… – он собрался с силами и сказал ей в последний день их брака. – Почему?
– Потому что ты ничего не понимаешь. Ты сам себе все портишь этими дурацкими «барабанными перепонками» и другими глупостями. Если три авторитета в психиатрии подписались под заключением, что Н.М. – душевнобольной, как ты можешь заявлять, что он не сумасшедший, а пьяный? – Нееет, она не допустит, чтобы ее сын жил с клеймом позора. Да и она не станет больше жить с человеком, который оказался способен попрать чужое достоинство!
– Вот, смотри! Вот! – она швырнула ему в лицо копии обвинительных писем. – Против тебя свидетельствует не одна несчастная, а четыре! Тебе от кого-нибудь приходилось слышать что-то подобное? Такое даже пьяному не приснится! – она то кричала, то плакала. – Ты хоть раз сталкивался с чем-то подобным?
– И ты во все это веришь? – запротестовал он впервые за всю их совместную жизнь. – Ты что, думаешь, мужчина в состоянии осуществить такое меньше, чем за тридцать минут? Да к тому же в больничной палате, куда в любой момент может кто-то войти? И еще чтобы ни одна из них даже не крикнула?
– А как же мне не верить! Скорее всего, и твой брат Петр рассуждал так же, как и ты, поэтому он и кончил так, как кончил. Иначе и быть не могло. Есть люди, которым можно доверять, а есть такие, которых следует убирать как можно скорее, любой ценой… – Марта на мгновение замолкла, а Данило почувствовал, как в нем разгорается гнев.
«Не значит ли это, что и меня захотят убрать любой ценой?» – мелькнуло у него в голове, «так же, как того несчастного, который вздумал критиковать главу государства…» Похоже, она знает о Петре больше, чем говорит. Его убрали. Не обвинили, не осудили, не посадили, а убрали… Она боится, что Дамьян однажды пойдет той же дорогой, дорогой дяди… Ерунда! С войной давно покончено – и с той, против немцев, и с другой, междоусобной. Какой безумец захочет снова воевать? И все-таки! Данило Арацки почувствовал, как по всему его телу поползли мурашки, а в ушах зазвучал голос Симки Галичанки, бабки по материнской линии, каждое слово которой рано или поздно сбывалось. Все Арацкие, которые сейчас живы, и некоторые, которые еще только должны родиться, пройдут через несколько войн, а потом их останется только трое.Что это за трое? Неужели и Дамьяну суждено пройти через все ужасы, через которые из поколения в поколение проходили Арацкие? Если суждено пройти? А вдруг его молодое, чистое лицо обглодают собаки и крысы на каком-нибудь кукурузном поле?