Голоса на ветру
Шрифт:
Данило Арацки вдруг с ужасом понял, что, задремав на несколько мгновений, он попал в чужой сон, из которого теперь не может выбраться. Он вздрогнул, протер глаза. Но все-таки это был не только сон! Он сидел в поезде, поезд громыхая уносил его на север, и всем своим существом он жаждал, чтобы все, что с ним сейчас происходит, – этот идущий в Гамбург поезд, он сам, сидящий в поезде – оказалось только сном.
Дом, в котором он находился в этом чужом сне, имел только входную дверь. Все остальное лежало в руинах, в дымке, но оставалась возможность на одной из станций выскочить из этого поезда и вскочить в первый же, идущий на Белград, где сейчас цветут липы, заглушая своим запахом волны автомобильных выхлопных газов. Боже мой, сохранилось ли еще дерево, к которому Ружа Рашула прижималась щекой, скованная ужасом, что когда от нее упорхнет последнее слово,
В перестуке колес доктор Данило Арацки снова слышал ее голос, видел ее почти детское лицо, обрамленное рыжими волосами, чувствовал ее страх перед тем, что когда последние слова как вспугнутые птицы вылетят из ее памяти, она перестанет существовать и что с каждым может случиться такое, что он станет таким же, как Ружа Рашула, растрепанная, потерянная Ружа. В Караново, да и позже, он видел, как просто перестают существовать те, кого мы любим: взлетают в воздух, уходят под лед, оказываются висящими на ветке дерева или просто бесследно исчезают, как Петр и Наталия Арацки с близнецами. Или же дверь на тот свет открывается через маленькое пятно крови на лбу, как у Симки Галичанки, которая слышала, как под землей растет из семян трава и как лопаются пузырьки воздуха в поставленном подходить тесте, и которая передала этот свой дар не Петру, как того ожидала Наталия, а Вете, вместе со своим голосом, в котором тот, кто его слышал, мог распознать шум ветра в облаках и шелест крыльев ангелов на небе.
Как свидетельствовала «Карановская летопись», Рыжику от Симки Галичанки не досталось ничего. Но на самом деле это было не так: именно от нее Рыжик унаследовал способность открывать двери человеческих душ и лечить голосом и прикосновением.
«Будет ли этот подарок для меня что-то значить под серым северным небом?» – спрашивал он себя, пока поезд под перестук колес подползал к перрону гамбургского вокзала. Весь пропитанный страхом как губка водой, он увидел за окном своего купе Арона и, сам не понимая почему, подумал, что Караново и Белград ему придется одновременно и забыть, и запомнить.
…и каждый из них будет как защита от ветра и покров от непогоды, как источник вод в степи, как тень от высокой скалы в земле жаждущей…
– Я знал, что в один прекрасный день увижу тебя здесь! – Арон Леви раскинул руки для объятия, а лицо его засияло, как будто освещенное приглушенным источником света. – А липы в Белграде уже цветут? – улыбнулся он и повел Данилу к выходу в город, еще раз повторив свой вопрос.
– Цветут, цветут! И на улицах звенят беспечные голоса девушек, которые не подозревают, что кто-то в тайне замышляет новые ужасы… – Данило резко замолк, увидев в глазах Арона страх, что по Дунаю опять поплывут трупы. Арон не хотел в это верить, хотя во всем остальном они были почти единодушны, правда Данило своих мертвых пытался забыть, а Арон своих – вспомнить. Он и себя-то в те страшные военные годы вспоминал с трудом.
Воспитатели детского дома в Ясенаке сначала не знали, что означают номера, вытатуированные на руках Сары и Арона. Свой номер 14838 Арон запомнил на всю жизнь в тот день, когда понял, что он больше не мальчик, а номер: 14838! Этот номер он ничем не мог ни стереть, ни смыть! Став номером 14838 на всю жизнь, он в детском доме получил имя одного из воспитателей: Милош. Это героическое сербское имя он носил недолго, потому что вскоре в белградское отделение Красного креста пришло распоряжение переслать Красному кресту в Женеве номера всех еврейских детей. Таким образом от женевского Красного креста Арон узнал свое имя и судьбу своих родителей, братьев и сестер, превратившихся в облако дыма над Аушвицем. Что произошло с родственницей Ребеккой и с Сарой, младшей из детей семейства Леви, осталось тайной. Тайной осталось и то, почему после начала Второй мировой войны семья Леви покинула Загреб и отправилась в Белград, где немцы их очень быстро схватили и отправили в Аушвиц, так же как это произошло бы с ними в Загребе. Тогда, выйдя из квартиры и стоя на лестнице, Арон почувствовал, как чья-то крупная рука сжала его плечо и оттащила в сторону от эсесовца, который жестами приказывал ему присоединиться к остальным членам семьи, уже спустившимся вниз.
– Этот мальчик мой сын! – сказала деревенская женщина, которая обычно привозила соседям по этажу молоко и домашний сыр и которая в тот момент рисковала жизнью.
Кто она была и откуда, Арон так и не смог узнать. В боях за освобождение Белграда, в общем хаосе, люди теряли и собственных детей, но та женщина
Добралась ли она до дома, неизвестно. Арону не удалось узнать ни ее имя, ни название той деревни. Их дом, куда она привозила сыр, был полностью разрушен во время одной из последних бомбежек Белграда. Из жильцов никто не выжил, а жители соседних домов имени ее не знали. Так что в памяти Арона навсегда сохранилось только воспоминание о том, как она сжала его плечо и сказала: «Этот мальчик мой сын!». Он был уверен, что по пожатию руки и голосу узнал бы ее даже на том свете.
В молочном полумраке, на семнадцатом этаже нью-йоркского отеля, возле крепко спящей женщины, понимая, что завтрашний день станет поворотным в его жизни, Данило Арацки пытался вспомнить, каким образом в разговоре с Ароном, уже в самом его начале, возникло имя Сары Коэн. Арон его упомянул первым? Нет! Это Данило Арацки нерешительно спросил:
– А Сара Коэн? Сара Коэн на самом деле не Сара Леви?
– Нет! – Арон, улыбнувшись, сжал руку Данилу. – Ты что, не валяй дурака! Сара это самое распространенное еврейское женское имя, а та наша маленькая веснушчатая Сара Коэн сейчас живет где-то в Америке. По-моему, она замужем. Как же ты бредил ею во сне! – засмеявшись, Арон сказал, что знает о первой любви Данилы и что до сих пор уверен, что Данило еврей: сербы детей не обрезают …
– А, ты про это! – Данило поперхнулся. Из-за частых воспалений этот кусочек кожи ему за три минуты удалил его дедушка, Лука Арацки. И больше об этом никто не вспоминал. Нет, он не еврей, хотя точно это никогда не известно. В жилах Петраны Арацки, его бабушки по отцовской линии, было какое-то количество еврейской крови…
– Твой брат Петр был очень похож на одного моего родственника! Он жив?
Ответ Данилы, что он этого не знает, смутил Арона.
Еще больше его смутило замечание Данилы, что если бы Петр был мертв, он бы об этом знал, потому что мертвые Арацкие толпой сопровождают его, все, кроме Петра. Петра нет ни среди живых, ни среди мертвых, нет его и в списках Красного креста, и в документах о расстрелянных, перемещенных, о беженцах, об изгнанных и пропавших без вести.
– Я перерыл все архивы, обошел тюрьмы, кладбища, психиатрические больницы, лагеря беженцев и перемещенных лиц – и нигде не нашел его…
– А у Гарачи узнать ты не пробовал? Его службы это око Божие, которое все видит и все знает… – вдруг Арон резко замолчал. Если бы Гарача что-то знал, он бы и безо всяких расспросов сам сообщил Даниле. А, может, нет? Из Новой Зеландии он послал ему досье, потом дополнительные сведения к этому досье. Как он попал в Новую Зеландию? В Ясенаке дети учили русский язык. Когда он успел выучить английский? В детстве его любимым чтением были книги про индейцев. Когда и в связи с чем он сообщил Арону, что среди индейцев месквоки и амишей в Айове видели светловолосого мужчину, переселенца то ли из Югославии, то ли из Польши, точно он не знает, так же как не знает и то, находится ли он все еще там, на американском Среднем западе, и как его имя. Разные люди встречали его в разных местах, он производил впечатление человека, который что-то ищет или от чего-то скрывается…
На этом рассказы про светловолосого, замеченного среди индейцев, и закончились… В разговорах с Ароном и письмах к нему Гарача больше о нем не упоминал, а время шло…
Неужели я всего лишь луч?
На некоторое время Гойко Гарача исчез из жизни бывших воспитанников детского дома в Ясенаке, хотя и Арону и Даниле продолжало казаться, что их сопровождает и защищает его невидимая тень, возможно, тень его сети, состоящей из сирот военного времени, рассеянных по всему миру, от Германии до Австралии. Не Гарачу ли имел в виду Арон, предупреждая Данилу, что есть люди, которые знают о них гораздо больше, чем они сами? Спецслужба, на которую работает Гарача, знает многое. Даниле Арацкому пришлось смириться с тем, что если Гарача о чем-то умалчивает, значит у него есть на то веские причины. Арон это понял первым, после посещения регенсбургского «Кранкенхауса». В те годы югославские речные суда совершали регулярные рейсы до Регенсбурга, загрузившись еще в Сербии самыми разными товарами, а кроме того и людьми, говорившими на сербском, болгарском, русском, валашском, которые ухитрялись не только понимать друг друга, но и перевозить в укромных местах кое-что спрятанное, иногда даже детей и женщин.