Голосую за любовь
Шрифт:
Впервые я понял, что мое равнодушие к окружающим зашло слишком далеко. Передо мной вдруг возникло лицо Антонки, и я совершенно естественно задал вопрос:
— Антонка — твоя сестра?
— Да, — кивнул Эдо, — когда вы приходили к нам, я всегда хотел спросить, можно ли и мне с вами, но как-то не решался, да и брат вот номер выкинул — это он от обиды. Я с ним долго спорил. Про себя решил, что к вам уйду, да и Антонка так хотела. Родители тоже не смирились бы с тем, что Павел сделал. Немцы уже давно его обхаживали. Обещали, что он будет ездить на машине и никогда ему больше не придется ломаться на этих склонах. С ума его свели, как и многих здесь, кто досыта не ел белого хлеба. Здорово они его разожгли. Отец ни о
Я подумал о том, что сестры остались совсем одни в своем опустевшем доме на северном краю лощины. Эдо будто прочел мои мысли:
— У нас в доме всегда согласие было. А теперь столько зла накопилось, что не знаешь — кто прав, кто виноват. Мы с Антонкой обсуждали, она всегда правильный совет дает. Поэтому я Павла оправдать не могу и, если встретится он на моем пути, убью как своего врага!
Я чувствовал себя неловко, Эдо поспешно вскочил и начал по пути объяснять, что он думает. Он был уверен в том, что Павел приведет к ним немцев. Партизаны здесь, мол, прохлаждаются, ну и устроят им засаду. Деревню сожгут, людей перебьют, партизан схватят, только нас не тронут.
— Я не видел человека более озлобленного, на все готового, — помолчав, добавил Эдо, — это потому, что в нем что-то надломилось с тех пор, как насмотрелся он на материнские муки. Тот, кто живет на этих обветренных склонах, не всегда подбирает нужные слова, глубоко они в нас сидят, и мы с трудом с ними расстаемся, но никогда не примиримся с несправедливостью. А то, что случилось, иначе не назовешь. Но Павел все равно пошел не той дорогой. Ему надо было быть с партизанами, доказать, что вы доверились ложным слухам, посрамить тех, кто показывал на нас пальцем, тогда бы все встало на свои места. Лично я решил так поступить, а он собрался мстить на той стороне.
Я не перебивал его, и он продолжал:
— Так и Антонка рассуждала, и я был с ней заодно. Поэтому не раздумывая согласился, как только выпал случай.
«— В один прекрасный день Эдо ушел к партизанам. Он отправился вместе с приятелем Антонки, о котором я вам все время рассказываю. Я чувствовала, что ему стыдно за Павла, Антонка тоже знала об этом, поэтому и не препятствовала ему. Они быстро и без приключений перешли перевал и, получив задание, вернулись другой дорогой на новую стоянку. Об этом мы потом узнали. Когда немцы в первый раз пришли в деревню, они перевернули все вверх дном, а партизанский сарай, который и искать не надо было, сожгли. Павел был с ними, поэтому наш дом остался цел, а два других дома немцы облили бензином и подожгли, но огонь удалось погасить, мы с Антонкой помогали и вернулись домой с ожогами, нам было невыносимо стыдно и больно оттого, что мы узнали Павла, хотя он и кутался в плащ-палатку, слишком большую для него, а потом забился в кабину грузовика. Похоже, он не совсем потерял совесть, что-то в нем осталось; видно было, что жажда мести и сама месть не привлекают его больше так сильно, как раньше. Все это мы обсуждали с Антонкой, лежа в кровати, одни в доме, полные грусти, тревоги и отчаяния. Я была жутко напугана, мне казалось, этой полосе несчастий не будет конца. Позднее мы узнали, что Эдо со своим товарищем благополучно добрался до места и его в отряде полюбили. Спустя некоторое время нас известили, что Эдо при взятии немецкой заставы был серьезно ранен. Почти в это же время Антонка получила извещение, что Павел пал смертью храбрых в боях с бандитами и что она может забрать тело и похоронить его.
С тех пор как немцы наведались в деревню, партизаны у нас не появлялись. То здесь, то там в стороне пробирались тайком. Однако Эдо они все-таки принесли на носилках, потому что ему хотелось домой. Когда его уложили в постель,
А теперь послушайте, что дальше было. Чтобы никто не догадался, где Павел погиб, Антонка поехала обычным поездом, хотя немцы предлагали ей машину. Всю ночь она везла тело по железной дороге, а в то же самое время партизаны несли на носилках Эдо. Всего на несколько часов они разминулись. Павел уже лежал в доме, когда принесли Эдо. Мы не спали всю ночь. Партизаны ушли, так и не узнав, какая нас ждет участь. Один из них посочувствовал, сказал, что они сделали все, что могли. Теперь все зависит, как справится организм с лекарствами. Врач советовал следить за тем, чтобы Эдо по возможности не вставал.
Вот так в нашей комнате лежал Эдо, а в гостиной — Павел. Мы никого не позвали, нужно было побыть одним. От Павла шли к Эдо, который бредил и звал брата, что-то нам хотел объяснить, но снова терял сознание.
На следующее утро он был необычайно бодр и свеж, и не успели мы с Антонкой удержать его, как он поднялся, утверждая, что чувствует себя хорошо. Какая-то тяжесть была у него на сердце, ему хотелось выговориться, но разговор утомлял его, и Антонка едва сумела уговорить его послушаться доктора и лечь в постель.
Это был мучительный, кошмарный день. Мы с сестрой колебались, стоит ли рассказывать Эдо про Павла, тело которого в немецкой форме лежало в гостиной, ожидая своего часа. Мы не знали, как схоронить его. Верите ли, сударь, не было ни сил, ни времени, чтобы оплакать его, хотя смерть брата потрясла нас до глубины души и мы с сестрой переживали эту утрату. Я замечала, что Антонка то и дело поглядывает в окно, как будто ожидает, что произойдет чудо, придет человек, которому можно довериться. Скажет, что надо делать. Ей и мне. Нужно было выкопать яму, нужно было что-нибудь делать, но по всей нашей лощине снег лежал нетронутой целиной, а соседей мы не рискнули звать на помощь. Потому что Павел… ну, да сколько можно об этом говорить, сколько можно.
— Завтра нас с тобой ждет работа. Мы должны отнести его и похоронить, — решила в конце концов Антонка. — Похоронить возле отца с матерью.
Я не успела ничего ответить, как раздался голос Эдо, который проснулся и собирался о чем-то рассказать; он мучительно выдавливал из себя слова, как они атаковали позиции немцев, как он увидел в окне Павла, выстрелил. Павел тоже выстрелил и вдруг замер, точно стрелой пронзенный, и больше не стрелял. Что было дальше, Эдо не помнил. Когда очнулся, ему сказали, что его несут домой, потому что он сам об этом просил, да и дружок его настаивал. Он обещал прийти проведать его, как только вырвется. Антонка побледнела, но не проронила ни слова, дала Эдо лекарства и стала торопить меня скорее копать яму.
Земля сильно промерзла. Твердой стала. Работа не двигалась. Ночь выдалась вьюжная; ветер то и дело пылил в лицо хлопьями снега. Меня охватывал страх. Вдруг Эдо проснется и войдет в ту комнату, где лежит брат. Или придет кто — например, Антонкин партизан. Как обещал. Надо было схоронить человека, который переметнулся к немцам и стрелял в родного брата. Я не была уверена, что мы с Антонкой поступаем правильно, но, когда я поделилась с сестрой своими сомнениями, она выпрямилась, опираясь на лопату, и посмотрела мне прямо в глаза.
— Он наш брат. И неважно, как он жил, покуда был жив. Он мой брат и твой и брат Эдо.
— Мама предпочла замерзнуть на снегу, чем согласиться с позорным обвинением. И отец тоже, — плакала я. — А Павел выбрал бесчестье по своей воле.
— Когда я везла его тело сюда целых пять часов, — начала Антонка, — у меня было достаточно времени обо всем подумать. Я не бросила его, а привезла к нам, к этим вершинам. Ты не понимаешь?
— Нет, — отвечала я. Больше всего мне хотелось тогда лечь на снег и умереть.