Голубка в клетке
Шрифт:
— Я живу в небольшой клетушке на мансарде.
— Все-таки это твое гнездышко.
Боже, что это было за гнездышко! Ее лицо так и вспыхнуло.
Петер взял ее под руку. На людный шумный город только что спустились сумерки. Когда они оказывались на узких улочках, он обнимал ее за плечи и привлекал к себе:
— Скажи, маленькая, как ты сюда попала? Как ты здесь процветаешь, сама цветок среди цветов?
И Эстер все чистосердечно ему рассказала. О том, как постепенно ушли все ее деньги, которые она раздобыла на дорогу в Гамбург, чтобы разыскать Петера. Рассказывая, она плакала и смеялась одновременно. Особенно когда речь зашла о письме старого Яноша. Это письмо было действительно уморительным. Чего стоила одна орфография! («Как я жалею, что не сохранила его для тебя».)
Петер тоже заметно повеселел.
— Представляю эту гусарскую писанину! Но что касается тебя, мой осленочек, то, судя по письму, против тебя на родине возбуждено уголовное дело.
— Конечно, но мне-то что? Теперь ты со мной и защитишь меня. Кроме того, у меня хватило хитрости на то, чтобы изменить свое имя. Я теперь Мари Вильд.
— Один поцелуй за это, Маришка!
— И полпоцелуя не дам, пока не придем домой и ты в моей комнате не признаешься во всех своих прегрешениях. — Затем ласково добавила: — Пока господин Корлати не исповедуется передо мной, что это за женщина, с которой он разгуливает по городу, и почему он с ней разгуливает, и пока я не дам ему отпущение грехов...
Петер захохотал.
— О, ты выдумщица! Дело очень простое. Из Будапешта я уехал в Америку, и поскольку, как тебе известно, я кончал медицинский факультет, то взялся снова за свою профессию. В Америке каждый живет так, как может. Я устроил себе солидную рекламу, и у меня вскоре появились клиенты. Мисс Томпсон — миллионерша, она доверилась мне, и вот я, как врач, обязан сопровождать ее на морские курорты. Мисс Томпсон просто моя пациентка.
— Ха-ха-ха. Ты, значит, лечишь мисс Томпсон?
— Ну конечно, — серьезно заявил Петер.
— И каковы успехи? — едко спросила Эстер. — Как ее драгоценное здоровье?
— Ей стало намного лучше.
— Вот уж этому никогда не поверю! От ее болезни редкая женщина вылечивается.
— От какой болезни? — пробормотал Петер в замешательстве, вызванном бесконечно иронической интонацией Эстер.
— От старости.
— Перестань, не шути. Завтра утром я ее отправлю за океан совершенно здоровой и положу завидный докторский гонорар в свой карман. Его нам как раз хватит, Эстике, чтобы начать новую жизнь.
— Ты не обманываешь меня, Петер? Петер воздел два сложенных пальца к небу.
— Не надо клясться. Мне не нужны твои клятвы! Мне нужно твое сердце. Вот мы уже и дома.
Там, наверху, в маленькой клетушке под крышей, они провели несколько действительно идиллических часов. Ничего-то там не было, кроме одного стула, ну да им ничего и не нужно было.
— Садись ко мне на колени, Эстике!
Эстер нашла огрызок свечи, но не было спичек.
— Не ищи, зачем они, женушка!
— Но ты меня даже не видишь!
— Мне хватит твоих губ. Дай их мне, дай попробовать старого меда. Мед и в темноте сладок... Скажи, моя любушка, никто не собирал его с тех пор?
(Ага! Кто-то сейчас радовался тому, что не зажег свечу.) Планы, мечты, ласки, на нежное слово — нежный поцелуй, затем румянец на щеках, два маленьких розовых колесика... Да, на этих колесиках ой как бешено катится время!
Петеру надо было уходить.
— Когда ты придешь завтра? — вздохнула Эстер.
— В полдень, а может, еще раньше, — упоенный любовью, прошептал Корлати.
— Не заставляй меня ждать, мне это будет мукой. Лучше скажи точно, когда придешь.
— Ровно в полдень я буду здесь.
Эстер проводила его немного по лестнице, затем взбежала к себе в комнату, открыла окно и ждала, пока Петер выйдет на улицу. Тогда она схватила свою корзинку и с высоты высыпала на него все цветы. Так она распрощалась со своим ремеслом.
Но в то же мгновение что-то словно кольнуло ее: не рано ли? Ночью она не могла заснуть от этой мысли. Из маленькой! жестяной печурки ринулись к дверям различные чудовища: черные быки о трех рогах, огромные змеи на перепончатых крыльях, как у летучих мышей, смеющиеся черти, печальные гномы, и все эти чудища будто бы кричали ей: «Рано, рано, рано!»
Утром она оделась в лучшее платье. Медленно, страшно медленно тянулись минуты, каждые четверть часа она ловила бой курантов. «Тик-так! Тик-так — разговаривали комнатные часы. — Придет — не придет! Придет — не придет.
Чем ближе был полдень, тем более нарастало в ней беспокойство, сомнение, отчаяние, и ее маленькое бедное сердце тоже стучало, как часовой маятник: «Не придет — придет!»
Наконец на башне пробило двенадцать. Загудели-запели гамбургские колокола.
Замолчите, противные колокола! Как будто слышатся шаги по лестнице. Это сюда. Не может быть никакого сомнения — это мужские шаги. Он пришел, он пришел!
Лицо и глаза Эстер загорелись от радости, она метнулась к маленькому зеркальцу, чтобы бросить на себя мимолетный удовлетворенный взгляд, засмеялась и, напевая, побежала открывать дверь.
Но дверь уже открылась. В комнату вступил полисмен.
— Вы — Эстер Корлати из Будапешта?
Эстер, онемев, уставилась на него затуманившимся взором.
— Именем закона вы арестованы. Следуйте за мной!
* * *
Я подхватываю снова нить своего рассказа — на сей раз год спустя, чтобы и заключительный аккорд не был утерян.
Его превосходительство губернатор Алторьяи прибыл на днях в Будапешт из своего словацкого комитата и, за отсутствием партнеров, мило проводил время в «Национальном казино», расспрашивая о своих старых знакомых.