Голубое поместье
Шрифт:
— Я не мог довериться ей, понимаете, я не мог позволить кому-либо еще оказаться возле нее, потому что этим проклятым женщинам верить нельзя. Или вы способны на это?
Вопрос отнюдь не риторический… истинный. Бирн ответил:
— Вы ошибаетесь. Ошибаетесь! Конечно же, вы могли довериться Рут, конечно же, могли.
— Но как можно быть уверенным в этом? — проговорил Саймон, и Бирн вновь ощутил, что куда-то проваливается.
— О Боже… — Все теперь ускорялось: иллюзии, повторения прошлого одолевали его — уже непосильные, слишком
Но этого было мало. Он мог считать себя ничтожеством — рецептором, игрушкой, которой отказали в ценности и целостности. Лестница растворилась перед ним, превращаясь в нечто другое; он заморгал, чтобы прочистить глаза и вновь подпал под чары.
На этот раз все было иначе: не было леса, не было дома, не было далекого прошлого.
Это была его собственная история — совсем недавняя и знакомая лишь ему самому. Потрясенный, он разом провалился в нее. Бирн знал, что на этот раз не испытает физической боли, но ожидавшая его сцена будет еще ужаснее.
Вот друг Дэвид берет утренние газеты с прилавка.
В лавке сумрачно и тихо. Ранний утренний свет делает окно грязным, но не проникает в глубины заведения газетчика. Джанет вышла во двор. Больше никого нет.
— Что-то ты рано поднялся, — говорит Бирн, с удивлением увидевший Дэвида на улице в такую рань. А потом он замечает на приятеле спортивный костюм и тапочки. — Бегаешь? Удовольствия ради?
Дэвид отвечает не сразу. Он вроде бы углубился в заголовки «Сан».
— Ну, все ясно, — произносит он наконец. — Приходится соблюдать некоторые стандарты.
Бирн усмехается в ответ.
— Репутации ради, так? — Их старая шутка по поводу физической подготовки, но Дэвид не улыбается.
— Что? Что ты хочешь сказать? — Нынешним утром до Дэвида все доходит на удивление медленно.
— Ничего. — Бирн приподнял бровь. — Понизилось содержание сахара в крови? Не зайдешь ли позавтракать?
Он не понимает причин рассеянности Дэвида, неопрятного и даже грязного на вид. Похоже, что он не спал. И, конечно, не брился.
— Нет, я не могу зайти… Мне надо еще вернуться назад.
Оставив несколько монет на прилавке, Бирн берет экземпляр «Индепендент» и следует за Дэвидом к двери.
Солнечный свет слепит. Поглядев вниз по склону, Бирн видит Кристен. Выйдя из дома, она направляется к машине. Пучок черных волос прыгает за ее спиной с каждым уверенным шагом, не считающимся с беременностью.
— Нет! — вдруг кричит Дэвид хриплым голосом. Звук разрывает утреннюю тишину. И, освещенный этим ярким солнечным светом, он срывается вниз, а Физекерли Бирн остается на ступеньках лавки — озадаченный происходящим.
Дэвид
— Крис! Нет! Подожди! Не надо…
Она стоит возле машины, потом машет ему, садится, вставляет ключ — и машина взрывается, мгновенно и неотвратимо, исчезая в огненном шаре. Разлетаются обломки, оставляя лишь шум, пламя и черный дым.
Частью рассудка Бирн осознает: Кристен! Но кое-что в нем отрицает первое потрясение.
Ум его покорился наваждению.
Он точно знает, что здесь случилось, — до последней детали.
Это сделал Дэвид. Он подложил бомбу, зная, что Бирн с утра отправится на машине в гарнизон. Дэвид рассчитывал, что он заведет машину и, включив детонатор, исчезнет в разлетевшемся облаке металла и огня.
Бирн поворачивается. Дэвид осел, привалившись к фонарному столбу возле дороги. Он неровно дергается у металлического столба, руки его раскрыты и висят как тряпки, словно они чужие на его теле.
Люди бегут. Один тащит огнетушитель. К счастью, за дымом ничего не видно.
Бирн чувствует легкое головокружение. Он как будто оказался в замедленном фильме и движется, повинуясь иному ритму мысли и чувства.
Дэвид говорит:
— Что она делала? Кристен никогда не ездит по утрам в твоей машине. Как могла она…
— Сегодня день рождения ее матери. Она собиралась съездить на почту… — Странно, насколько ровно, насколько обыкновенно звучит его голос.
— Это твоя машина. Это ты должен был находиться за рулем.
— Господи! — Бирн разворачивает Дэвида с предельной жесткостью. — Ты это сделал! Ты убил ее! Почему? Ради бога, почему?
— Она не хотела оставлять тебя. Поэтому я, поэтому я…
Совершив насилие над собой, Бирн роняет руки.
— Поэтому ты решил убить меня, — говорит он и смолкает.
На этом месте он и застыл; в этот момент он перестал думать. Он прекратил свою жизнь, отбросил ее, бежал, бежал и бежал, ни на что не обращая внимания и все отвергая, потому что душа его погрузилась в ад. Он подавлял и игнорировал следующий вопрос, которого он так и не задал и который ждал своего времени.
Вопрос этот по-прежнему высился перед ним, подобно недвижной скале. Неужели Кристен тоже была замешана в этом?
Любила ли она Дэвида? Неужели они вместе планировали отделаться от него?
И чей это был ребенок?
И когда Голубое поместье вновь окружило его, и он ощутил бедром край стола, от которого доносился сладкий металлический запах крови Алисии, Бирн понял истинное назначение Голубого поместья.
Однажды — быть может, в этот самый день, пока они замкнуты в его стенах, — дом откроет ему правду о Дэвиде и Кристен.