Голубой кедр
Шрифт:
– Чудится мне, что ли? – пробормотал Лебедев.
– Прежде больше чудилось! – живо отозвался его знакомец. – Народ был православный, вот сатана-то и смущал.
– Сатана?!
– Ну, сила нечистая. Мы-то вот кто? Нечисть, нежить – одно слово!
– Вы?! – невежливо ткнул пальцем в «своего» старика Николай.
– Агаюшки, ага, – закивал тот. – Я и вот он, дзё комо. Слышька, дзё комо, – обратился он к узкоглазому старичку, – твой Мэрген ничегошеньки не понимает, а?
– Не понимает, однако, – согласился тот уныло.
– Ты, внучоночек, присядь покудова, – ласково пригласил первый старичок. – Мы с тобой никак промашку дали.
– Да
– Дело – оно простое. Деревенька, вишь ты, была тут в старину. – Он повел вокруг мохнатой лапкой, и Николай увидел, что и впрямь изба, на крылечке которой он сидел, была крайней в порядке покосившихся, почерневших, давно заброшенных домов и заросших жухлой травой огородов. Деревеньку Завитинкой звали, а речку – Завитой. Прежде шире была, бурливей, а теперь – шагом перешагнешь, иссохла – с тоски, может? Жили, да… Помню, было время – чужаки желтоликие приходили, а то бандиты-разбойнички, так мужики за берданы брались, бабы – за вилы. И снова жили! Скотина велась. Лошадушки… Зверя били, шишковали, ягоду брали, грибы. А рыбы-то! Крепко, хорошо обжились. А потом парни да девки из родительских домов в другие края подались. В камнях нынче живут, родительских свычаев и обычаев не чтят. Старики – кто к детям, кто помер. Обветшали избешки, развалились. И никто доможила не кличет уж: «Дедушка домовой, выходи домой!» Брожу я ночами по домам опустелым, филинов да нетопырей пугаю криком-стоном… – И он залился мелким старческим плачем, утираясь то беловолосыми ладошками, то рукавом заношенной рубахи.
Лебедев облокотился спиной о прохладную дверь и задумался. Призвать на помощь здравый смысл мешало только одно: ведь каким-то же образом он здесь оказался! Не под гипнозом же доставили. Раньше, читая о всяких таких диковинных историях, он допускал их возможность с кем угодно, только не с собой. И сейчас в сознании прошла медленная мысль: «Не может быть…» А что делать, если быть не может, но продолжает быть? Крестное знамение сотворить? Он не умел.
– Ну, а я вам зачем понадобился? И почему вы называли меня Мэргеном?
Заговорил тот, другой, по прозванию дзё комо:
– Тут недалеко еще стойбище было. Тайга большая, всем места много. Дедушка тигр живет, медведь живет – он как человек все равно, косуля живет, лесные люди – тоже. Люча, русские, пришли, и они жить стали. Тайга большая! Хорошо было… Ой, ой, ой, давно это было. Дзё комо в каждой юрте жил, в среднем столбе…
– Дзё комо – тоже домовой? – деловито перебил Лебедев, которого начал увлекать этот поток этнографических откровений.
– Дзё комо – душа дома, душа счастья. Комо большой – значит, хозяин его богатый, комо маленький – хозяин бедный. – Поймав оценивающий взгляд Лебедева, он кивнул: – Мой хозяин не шибко себе богатый человек был, однако ничего, хорошо жили. Ой, ой, ой, давно это было! – Голос его вздрагивал. – Молодые ушли. Заветы предков забыли. В каменных стойбищах, как и люча, жить стали. Тайга им чужая. Раньше как бывало? Человек в тайге живет – человек тайгу бережет. Теперь человек в тайге не живет – из тайги только забирает. Злой человек стал. Как росомаха все равно!
Вдруг он насторожился. Домовой тоже поднял голову, перестал всхлипывать. Старички поднялись, поддерживая друг друга. Дзё комо торопливо проговорил:
– Я камлал, в большой бубен бил, у костра плясал, как шаман все равно. Духи сказали: в каменном стойбище русский Мэрген-богатырь живет, он поможет. Душа у него чистая. Он увидит и поверит… Он сохранит дерево Омиа-мони от…
– Дзё комо, батюшка ты мой! – перебил его домовой голосом, похожим на всполошенный птичий крик. – Едет! Уже близко!
– Мэрген!.. – простер было к Николаю руки дзё комо, но домовой дернул его за полу. Старички перескочили через речку и скрылись в тайге, оставив Лебедева еще более ошарашенным, чем прежде.
– Эй! – крикнул Николай. – Вы что? Вы куда? А я?! – И замолчал, услышав рокот автомобильного мотора, до такой степени чуждый звонкой тишине тайги, что Николай сразу и не сообразил, что это означает: привычное прошлое возвращалось к нему!
И вот, ныряя и проваливаясь на колдобинах давно заброшенной проселочной дороги, из-за ближнего домика вывернулась грязно-белая, видавшая виды «Нива» с включенными обоими мостами и оттого неуклюжая с виду. Лебедеву показалось, что машина отпрянула как бы в изумлении, «увидев» его.
Мотор затих, но из кабины никто не выходил. Лебедев сделал несколько шагов и остановился, чувствуя себя неуютно перед этой словно бы насторожившейся, пахнущей усталой гарью механической зверюгой.
– Эй! – нерешительно позвал он.
Дверца распахнулась, и на траву ловко выскочил человек. Он стоял под прикрытием автомобиля, одной рукой придерживаясь за дверцу, другую уперев в бедро, и Лебедеву почему-то показалось, что сейчас он ковбойским, рассчитанным движением сорвет с ремня револьвер, но человек, присмотревшись к нему, вдруг свистнул:
– Привет, Николаша! Ты что, в егеря подался?
И тут Лебедев узнал в приезжем, одетом со щегольской небрежностью, в ладно подогнанном обмундировании, равно пригодном и для охоты, и для рыбалки, и для долгих переходов по сопкам, Игоря Малахова, кинооператора со студии телевидения. Это был знакомый, живой, обыкновенный человек, не загадка тайги, не плод суеверий, не галлюцинация, и надо ли объяснять, как обрадовался ему Лебедев!
– Конкурирующая фирма? – усмехнулся Игорь. – Чего молчишь?
Первым побуждением правдивого Лебедева было рассказать все как есть, однако что-то удержало его – вероятнее всего, стыд показаться смешным, – и он брякнул первое, что пришло в голову:
– Приехали на охоту… я отошел… ну и заблудился.
– На охоту? Ты? Ты же стрелять не умеешь, я знаю.
– То есть это… за шишками… – запинался Лебедев.
– В домашних тапочках? – прищурился Игорь. – Ладно, не хочешь говорить – шут с тобой. – И он пошел было к избушке, где недавно проснулся Николай, но остановился, рассматривая что-то на земле. Поднял и насмешливо поглядел на Лебедева: – Эй, конспиратор! Так бы сразу и говорил! – И сунул на ладони чуть не к самому лицу Лебедева затейливое украшение – подвеску из мелких перламутровых раковин. – Хорошенькая игрушечка! Поссорились?
Лебедев молчал, неловко стиснув пальцами украшение, которое он совсем недавно видел на груди той женщины. Оттого, что реальность снова оказалась расколотой призрачностью, он испытал приступ головокружения. Игорь же, посмеиваясь, выгрузил из машины огромный рюкзак, ружье, понес все это в дом, приговаривая:
– Знаем мы эти шишки! Шишкарь нашелся! Шишка твоя, выходит, с норовом? По газам – и домой, а ты тут кукуй или топай на своих двоих сутки, а то и двое до шоссе? Ого! За что она тебя так? Приревновала? Или не угодил?