Гомункул
Шрифт:
Другая стена представляла собой секции выдвижных ящиков, установленные друг на друга, вроде огромных каталожных шкафов. Один из таких ящиков был немного выдвинут, и с него свешивалась голая нога с желтым ярлычком, подвязанным бечевкой к большому пальцу. «Это вовсе не больница, — с внезапной ясностью осознал Пьюл. — Я в морге». Выходит, он умер. Но этого просто не может быть, так? Верно, тело у него холодное, точно лодка сборщика устриц, у мертвых так принято, но мертвецы-то этого осознавать не должны! Объятый ужасом, Пьюл решил, что действительно умер, а доктор Нарбондо воскресил его ради некоей недостойной цели.
Он еще помнил, как схлестнулся с престарелым проповедником: выстрел,
Оставалось неясным, насколько безнадежно его теперешнее положение. Пьюл рылся в памяти, пытаясь сообразить, найдутся ли у полиции основания для ареста. Таковых не обнаруживалось. Правда, он пнул в живот хозяина своей гостиницы, разбил окно в номере. Но при нем нет бумаг, подтверждающих личность, — значит, и в этом обвинить его не смогут. Пьюл жив и свободен — это, по крайней мере, сомнений не вызывало. Но как, во имя всех святых, он угодил в морг и какая катастрофа могла погубить столько людей? И почему, о Господи, почему его руки выкрашены зеленым?
Голова мертвеца на ближайшем к Пьюлу столе была повернута в его сторону: рот приоткрыт, застывшие глаза обличающе распахнуты. Пьюл уставился в ответ; ему начало казаться, что они были знакомы с этим типом, где-то он уже видел его лицо, и выглядело оно точно так же. Ну, еще бы! Не более двух недель тому, на Вестминстерском кладбище. Пьюл уселся, чуть не лишился чувств и вновь прилег, тяжело дыша и отирая ладонью ледяной лоб. Вторая попытка оказалась успешнее: он перебросил ноги через край плиты и посидел немного, уткнув голову в колени, — свист в горле и громыхание в ушах унялись довольно быстро.
Подняв голову, Пьюл сощурился на ряд мертвецов, словно дожидавшихся очереди на повторное погребение. Каждый из них, до последнего, попал сюда из хранилища Нарбондо. Вот женщина, выловленная из Темзы; вот ребенок, сбитый на улице фургоном; вот недавно повешенный фальшивомонетчик со сломанной, вывернутой шеей — этого выкрал с плахи тот самый землекоп, что бросил Пьюла в памятную ночь похода за останками Джоанны Сауткотт. Как они здесь оказались? Неужели кто-то обнаружил тайный проход за стенами? Это значит, Нарбондо скоро лишится свободы — да и самой жизни, если только его схватят. И что тогда станется с ним, с Уиллисом Пьюлом? Стоит Нарбондо оказаться за решеткой, и Пьюл моментально последует за ним.
Во всем морге никого. Пьюл соскользнул со стола и встал во весь рост, покачиваясь, едва не теряя сознание. Согнулся, опустил лоб на холодный камень столешницы и, немного постояв, повернулся и заковылял прочь. М-да, если за Пьюлом погонятся, далеко ему не убежать. По пути к дверям ассистенту доктора Нарбондо пришлось миновать вереницу глазевших на него покойников — половина лишилась сомнительного удовольствия обратиться в веру церкви Нового Мессии, а второй половине уже не оказаться в фабричной кабале под началом у Келсо Дрейка. Да, лучше, пожалуй, быть преданными земле: в загробном мире как-то поспокойнее.
Пьюл постоял перед выходом, вглядываясь через порог в тускло освещенную приемную, где, спиною к нему, что-то писал за столом одинокий служитель. Попятившись назад, Пьюл вернулся к шкафам и тихонько порылся в медицинском хламе, пытаясь нащупать хоть какое-то оружие. Ладно, сойдет и костная пила. Мгновением позже Пьюл оказался у двери, толкнул ее и под протяжный скрип выскользнул наружу.
Вдали обнаружился стол, и человек, сидевший за ним, лениво повернул голову на звук — видно, ожидал увидеть вернувшегося с ужина напарника или что угодно еще, но явно не ходячего мертвеца с жуткой гримасой на зеленом лице, который шатко приближался, размахивая пилой для ампутаций. К тому же мертвец явился прямиком из морга, куда угодил с лондонских улиц, полнящихся зловещими слухами о живых трупах.
Мужчина приподнялся со стынущим на губах криком, и Пьюл, бросившись к нему, наотмашь полоснул пилой, чье полотно почти сразу лопнуло от удара о спинку стула. Пьюл отшвырнул сломанный инструмент в сторону, подхватил с толстой стопки бумаг хрустальное пресс-папье и метнулся вслед за окровавленным служителем морга, успевшим открыть вторую дверь и вопившим что-то нечленораздельное в темноту вестибюля. Пьюл вслепую обрушил ему на голову тяжелое пресс-папье; служитель покачнулся и упал. Тогда Пьюл и увидел, что в руках у него осталась лишь половина орудия: проломив служителю череп, кусок хрусталя и сам раскололся надвое.
Пьюл выронил обломок на пол, перешагнул через убитого и вскоре уже брел сквозь лондонскую ночь, направляясь на Уордор-стрит, где развлекавшийся в борделе Игнасио Нарбондо даже не догадывался о нависшей опасности. Горбун посулил ему Дороти Кибл в качестве награды, если вылазка в Харрогейт окажется успешной. Ничего, успех — вещь относительная. У Пьюла обманом отняли изумруд, отняли его мечты, но еще до конца дня он вернет все то, что по праву принадлежит ему.
Уильям Кибл сидел в углу комнаты: на столе нетронутый бокал бренди, голова опущена на руки. «Да он просто раздавлен», — подумал Сент-Ив, проклиная себя за то, что прохлаждался в Харрогейте, пока в Лондоне похищали Дороти Кибл. Поднявшееся уже довольно высоко солнце роняло в полутемную комнату полоски лучей. Кибл поднялся, намереваясь запахнуть шторы плотнее, вернув любезный ему сумрак, но оказавшаяся более проворной Уинифред раздернула их до конца, впустив в гостиную сияние весны.
— Хватит с нас мрака, — просто сказала она. — Ничто не мешает обсудить это дело при свете дня: ничуть не хуже, чем в темноте.
— Тут не в чем разбираться! — крикнул бедняга Кибл в полнейшем отчаянии, усугубленном двумя бессонными ночами. — Не будь я так по-ослиному упрям с этим двигателем, уступи я Дрейку, Дороти была бы сейчас с нами, разве нет? И Джеку не проломили бы голову, точно арбуз, правда? Кому из нас помешало бы, если бы Дрейк смог умножить свое состояние? Мне или кому-то из вас?
— Нам всем стоило… — начал Теофил Годелл, всплывая из окутанных табачным дымом глубоких раздумий. Но Кибл, как видно, не был склонен к здравым рассуждениям, к всестороннему и тщательному анализу. Он словно провалился в себя и сидел теперь, тыча пальцем в некий медный шар размером с грейпфрут; каждый тычок сопровождался появлением с противоположной стороны шара каучуковой головки улыбчивого человека с огромными ушами. Всякий раз над шаром поднимался дымок и сыпались искры.
Вид этого механизма слегка смутил Сент-Ива, напомнив изобретателю о странном наборе порнографического хлама, который вывалился из недр упавшей конторки в доме терпимости на Уордор-стрит. Как подобная мысль могла мелькнуть в его голове — вопрос, достаточно интересный сам по себе. Неужели это свидетельство неких сбоев в работе его собственного, вконец проржавевшего регулятора подачи нравственности и морали? Сент-Иву следовало выспаться. Подобные умственные экзерсисы следует списать на простой недостаток сна… Но тут он вспомнил! Вещица, которой так невинно забавлялся Кибл, как раз и была тем странным устройством, до которого пытался дотянуться старый проповедник и которое отобрал у него лакей.