Гомункулус
Шрифт:
В колбы налит питательный раствор — прокипяченный сенной настой, пастеровские горлышки запаяны. Все проделано с такой же точностью и аккуратностью, как у Пастера. Все то же самое, только вместо бульона — сенной настой.
И вот в их колбах всегда появлялись микробы. Даже гора Маладетта в Пиренеях и та дала Пуше уйму микробов. А Маладетта выше того ледника на Монблане, на котором побывал Пастер.
— Что вы на это скажете? — скромно вопрошал Пуше, внутренне торжествуя. — Есть самозарождение или нет?
Сенной настой испортил дело Пастеру.
— Почему именно сенной настой? —
Пастер был глубоко убежден в своей правоте: самозарождения нет.
Он был не менее убежден в неточности опытов Пуше и его друзей. Но он был горяч и нетерпелив, и ему не хотелось возиться еще и с сенным настоем.
«Пусть комиссия разбирается, это ее дело, — решил он. — Пуше напутал, вот эту путаницу комиссия и найдет…»
Пастер потребовал, чтобы Академия наук назначила комиссию для рассмотрения опытов его и Пуше.
Комиссия была назначена. В ее присутствии Пастер и Пуше должны были проделать свои опыты.
Пуше, очевидно, не был уверен в точности своих исследований, и его смутило странно настойчивое требование Пастера о специальной комиссии. Говорят, что комиссия явно придиралась к Пуше, что заранее было решено провалить его. Так или иначе, но Пуше отказался от комиссии. Пастер торжествовал.
Комиссия признала опыты Пастера вполне убедительными. Но не будет ли новых возражений?
Через десять лет английский врач Бастиан заинтересовался сенным настоем. Его опыты, поставленные с изумительной точностью и осторожностью, дали положительный результат: в сенном настое появлялись микробы.
Всего десять лет прошло со времени великой битвы. Неужели снова спорить, снова кипятить настои и лазить по горам и помойкам?
Только теперь Пастер спохватился:
— Я думал, что Пуше просто напутал, а выходит не так… И все же это путаница. Только другая.
Пастер должен был распутать это дело. Ведь на карте стояло его имя.
И он распутал его.
Пуше ошибся, был неправ и Бастиан: самозарождения в сенном настое не было. Микробы попадали в настой не из воздуха, они были на том сене, из которого приготовлялся настой.
Есть особый микроб — так называемая «сенная палочка». Эти «сенные палочки», а точнее их споры, отличаются удивительной живучестью. Кипячение при температуре в 100 градусов не убивает их, и колба с прокипяченным сенным настоем кишит зародышами этих микробов. Пока колба запаяна, микробы не развиваются: им нужен кислород. Стоит обломить горлышко колбы, как туда врывается воздух, и микробы начинают быстро размножаться.
Вот что происходило в колбах Пуше, вот что произошло в колбах Бастиана.
Пастер разыскал «сенную палочку» и придумал, как убить этого живучего микроба. Нужно кипятить настой при 120 градусах. Этой температуры не получишь в открытой посуде, нужна посуда закрытая, нужно повышенное давление. Вот тогда-то, при кипячении в течение двадцати минут, при температуре в 120 градусов, микробы и их споры гибнут.
Пастер проделал все это, и никаких микробов в сенном настое не появилось.
Возражение Бастиана было опровергнуто.
Теперь Пастер мог спокойно сказать:
— Премия моя!
И он получил ее.
Пастер и десять лет назад сказал правду: нет самозарождения в гниющих настоях. Но тогда он только угадал. Теперь он и доказал это.
Спор, длившийся сотни лет, окончился.
Великий закройщик
«Что ж! — рассуждали врачи. — Нельзя вскрывать человека — займемся животными».
Врачи принялись вскрывать животных, конечно — млекопитающих. Сходство строения их тела со строением тела человека бросалось в глаза. Анатомы не делали из этого выводов о родстве, они не задумывались над историей развития животного мира, а если кто и делал это, то молчал, думая «про себя». Врачей интересовала лишь практическая сторона изучения анатомии крупных млекопитающих.
Конечно, далеко не все увиденное можно было применить к человеку, но исследователи этим мало смущались. Знаменитый врач Гален нередко сильно ошибался, применяя свои открытия, сделанные на животных, к человеку. Но… что же оставалось делать этим беднягам? Лучше знать немножко, чем ничего, лучше ошибаться иногда, чем работать с завязанными глазами.
Была и еще одна хорошая сторона в изучении врачами анатомии животных: строение животных становилось все более известным. В те давние времена еще не было специалистов-зоологов; врач — вот кто замещал их. И не будь врачи столь любознательны, не будь они по роду своей профессии обязаны знакомиться и с животными, долго бы еще зоология ограничивалась только собиранием всяких сказок.
В XVII веке особенно увлекались анатомией животных. Многие ученые и еще больше любителей занимались вскрытиями. Одни из них не открывали ничего путного, другие кроили и резали с толком. И если они не всегда удачно шили скроенное, то не оттого, что плохо кроили, а потому, что еще не научились толком шить. Они были недурными закройщиками, но плохими портными.
Одним из таких закройщиков — и надо сказать, гениальным закройщиком — был итальянец Марчелло Мальпиги.
Было бы большой ошибкой искать в детстве Мальпиги признаков его гения. Он рос обычным мальчишкой; как и все мальчуганы, лазил по деревьям и рвал штанишки; как и всем мальчишкам, ему влетало от матери. Его любознательность не выходила за пределы обычной для детского возраста. Он отрывал головы кузнечикам, смотрел, «что там внутри» у больших тараканов и жуков. Конечно, многие могут сказать: «Он имел с детства склонность к исследованиям». Ничуть!