Гонду.Рус
Шрифт:
От чего так в России березы шумят?
От чего белоствольные все понимают…
Титан! Стоик! Святой человек. Такого холодной водицей не проймешь. Ничего, будет повод, я придумаю что-нибудь поинтереснее. А пока я поплотнее завернулся в одеяло и мгновенно заснул. Я всегда хорошо сплю на новом месте.
Через два часа противно завибрировал будильник в наручных часах, а еще через час мы с Гартманом входили в помещение столовой, разместившееся на первом этаже верхней перекладины той самой буквы «П» о которой я вам уже говорил.
Столы были сдвинуты вместе и все происходящее чем-то напоминало небогатую свадьбу, для которой арендована районная столовая. Я бывал пару раз на подобных мероприятиях у своих однокурсников. Роль жениха с невестой очевидно отводилась мне и профессору, во всяком случае место во главе стола приберегли именно для нас. Оставалось только надеяться, что обойдется без криков «Горько!» и прочих сопутствующих безобразий. Как ни крути, профессор был уже не молод, страдал ожирением и вообще не относился к тому типу мужчин, который вызвал бы у меня сексуальное возбуждение. Скажу вам честно, мужчины в принципе не вызывают у меня подобных эмоций. Я все больше по дамам. На столе в моей комнате лежало несколько листков бумаги, на которых поименно были перечислены все работающие на станции сотрудники, указаны их должности, гражданство и даже размещены небольшие цветные фотографии. Перед тем как направиться на званый ужин, я пробежал глазами список и теперь внимательно выискивал среди присутствующих тех особ женского пола, которые показались мне симпатичными на фото.
Скажу вам без лишней скромности, у меня превосходная память, особенно хорошо я запоминаю, все то, что увидел или прочитал, когда я воспринимаю информацию на слух, результаты не столь впечатляющие, но лучше, чем у подавляющего большинства окружающих меня людей. Так что, знайте, я крайне злопамятный парень.
Тех самых особ женского пола, которые заслуживали моего внимания было всего двое и обе были замужем. Жаклин Беар – канадка, очевидно французского происхождения, сидела совсем недалеко от меня, всего через три салата. Миниатюрная брюнетка с ослепительной, белоснежной улыбкой и в столь же белоснежной водолазке, так замечательно обтягивающей её довольно крупную для столь изящной фигуры грудь. Периодически эту белоснежную грудь и прекрасную улыбку от меня закрывал, наклоняющийся к горячему муж Жаклин – Фредерик Беар, сорокалетний лысеющий орнитолог с выдающейся вперед нижней челюстью и носом, которому мог бы позавидовать любой из объектов его исследований. Сама Жаклин, как я узнал из буклета, была медсестрой и работала в местном медпункте.
Вторая красотка, такая же темноволосая, как и Жаклин, но только более высокая и с коротким каре сидела совсем далеко от меня, почти на другом конце стола. Звали ее Берит Берг. Мне сразу же очень понравилось созвучие имени и фамилии. Я всегда обращал на это внимание, ибо я по образованию я филолог и всегда находил особую красоту в том, как отдельные буквы складывались в порой неожиданно звучащие слова, те, объединяясь в группы, рождали предложения, которые сливаясь в шумную толпу, давали людям тексты. Не просто тексты, а легенды, поэмы, повести, в которых пряталась, а иногда только в них и открывалась история больших народов и малых народностей. Именно по этой причине я и оказался на этом затерянном на краю географии острове.
Тем временем, пока я поочередно разглядывал брюнетку и брюнетку, Матиас Ларсен кратко представил нас присутствующим и провозгласил тост за наше прибытие на остров. Что именно он говорил, я не слышал, но, когда вся толпа радостно загудела и бокалы взмыли вверх со стола, я тоже не остался в стороне, схватил бокал с темно-коричневой жижей и опрокинул в рот. Виски, похоже ирландский, неразбавленный. Недурно, очень недурно. Только льда не хватает.
До ведерка со льдом я сам не дотягивался и прибег к помощи месье Беара. Канадец явно был удивлен, когда я обратился к нему по имени, да еще на французском, который был явно не входу среди собравшихся. Так, я получил лед и союзника. Лед мне был нужен для виски, а союзник, не знаю зачем, но наверняка пригодится.
Не знаю, что у кого в голове было на самом деле, но судя по обилию тостов за наше с Гартманом здоровье и за новых друзей из далекой России, общемировая политическая обстановка на обитателей базы явно не давила. Ученые в большинстве своем далеки от политики, а здесь явно собрались представители большинства. Лица у всех уже слегка раскраснелись, улыбки стали не столь интеллектуальны, но зато естественнее, а рюмки и бокалы делали свое «дзынь» все чаще и чаще. Не пили за столом только трое. Два охранника, которым очевидно предстояло заступать на ночное дежурство, и невысокий, крепко сложенный господин, с коротко стриженым ежиком светлых волос. Джозеф Липман. Англичанин и психолог. И те, и другие вызывают у меня необъяснимую неприязнь, возможно потому, что всегда стараются казаться умнее других. Непьющий англичанин вызывал у меня неприязнь вдвойне.
Это сугубо мое личное мнение, но думаю, что человек, который совсем не пьет, он почти всегда с гнильцой. Это гниль либо от какой-то незримой болезни, либо гниль тоже невидимая, но еще более опасная, гниль душевная. Многие из тех, кто отказываются от алкоголя, просто боятся, что в состоянии алкогольной расслабленности не смогут себя контролировать и эта гниль вырвется наружу а окружающие увидят нечто такое, чего бы им лучше никогда не видеть. Вот по Гартману сразу видно – приличный человек, может перепить капитана дальнего плавания. Когда я, во время пьянки на корабле, вернулся из гальюна, где провел полчаса не меньше, оказалось, что первый помощник уже ушел спать к себе в каюту, а капитан, уставившись остекленевшими глазами на экран небольшого телевизора, висевшего на стене, не реагировал на внешние раздражители. Юрий Иосифович добродушно похлопал отрубившегося морского волка по плечу и озорно подмигнул мне.
– Мы выиграли, два-один в нашу пользу.
Я так понял, что «один» – это я и не стал спорить. Я и сам успел немного вздремнуть во время отлучки. Интересно, сколько времени меня не было.
На правах победителя Гартман достал из коробки пару запечатанных бутылок Абсолюта и сунул под мышку.
– Пойдемте, юноша, пора баиньки. Завтра мы будем в Гондурасе.
– В Гонду’русе, Юрий Иосифович, – поправил я профессора.
– Точно, в Гонду’русе, – согласился Гартман, – Гондурас, это то место, откуда мы приехали.
Держась за перегородки, мы, слегка покачиваясь медленно шли к своей каюте. У двери профессор замер, о чем-то напряженно задумался.
– Старпом в отключке, капитан ничего не соображает, а корабль идет. Удивительно, юноша!
– Ничего удивительного, Юрий Иосифович, так принято, – я мягко, но настойчиво пытался пропихнуть профессорскую тушу в каюту.
– Где принято? Кем? – изумился Гартман.
– Да везде принято, везде. Давайте спать уже Юрий Иосифович.
– Везде… Это ужасно, – профессор горько вздохнул.
Он захрапел раньше, чем его голова коснулась подушки.
Утром я проснулся от стука гигантского дятла, пытавшегося клювом проломить мне череп. Как только я открыл глаза, глупая птица мгновенно исчезла, однако стук не прекратился. Дверь сотрясалась от могучих ударов. Поскольку обнаружилась явная мистическая связь между входной дверью и моей головой, ибо с каждым ударом по створке, моя бедная голова болела все сильнее, я поспешно отодвинул задвижку. В полумраке тамбура белел могучий торс профессора с накинутым на плечи розовым банным полотенцем. Прочими предметами гардероба Гартман не посчитал нужным воспользоваться в принципе.