Гони свой поезд, мальчик! (сборник)
Шрифт:
Конец празднику, а все же не такая скука на лугу. Красное солнце, душистый ветер, конская трава, чистое небо — все то же, то же!
И он взялся за грабли, пошел по шуршащим валкам скошенной травы. Пускай такая жизнь, лишь бы на лугу.
Нечаянно посматривал в ту сторону, где маленькой божьей коровкой ползла та сенокосилка, на которой по-прежнему царствовал Дембицкий. И при этом испытывал неловкость от одной только мысли, что Дембицкий может увидеть его с граблями в руках и посочувствовать ему.
И потому он отчаянно взмахивал граблями, не допуская в свою душу зависть.
А раздраженность все же проникла.
Чем выше солнце, чем жарче, тем все более раздражался Васька — и не то чтобы лишний на этом празднике, а не на самом видном месте. Обижаясь на Стодолю, Дембицкого и даже на никудышного Крыжа, он терпеливо взмахивал серыми граблями, у которых недоставало несколько серых зубьев. И, размазывая пятерней пот на лице, угрюмо думал: «Считай, сегодня я перенесу издевательство, а если и потом?..»
5
Ах, повремени, не уходи, июнь, и не кончайся, дивная пора сенокоса!
Пускай и не было в этот день для него праздника сенокоса, пускай ходил он с граблями и страдал от невезения, а все же что-то немо крикнуло в нем, едва Дембицкий, с воспаленным от солнца лицом, с бронзовыми руками, сказал вечером в березовой роще:
— А знаешь, Василь, луг чистенький, прибранный. Конец сенокоса!
И кажется, даже он, невозмутимый, всегда сдержанный Дембицкий, огорченно посмотрел из-под руки в ту сторону, где остались стога.
— А клевер? А сеяное поле? — вырвалось у Васьки.
— Точно! Еще клевер, сеяное поле, — благодарно подтвердил Дембицкий.
Но утром еще ожидал их сенокос, страда на лугу, еще была надежда сесть на сенокосилку или на стогометатель, а теперь прощайся с мгновенным, кратким, как прерванный сон, сенокосом.
И Васька в отчаянии швырнул в провал палатки рубашку, пропахшую сеном, и широко зашагал к пруду, чуть ли не побежал меж нежных берез.
«Да, еще клевер, сеяное поле», — уговаривал он себя не убиваться. И мерял ленивыми взмахами пруд, затем переворачивался на спину и глядел в бледный небосвод. Неужели каждый праздник так мимолетен и неужели так быстро пронесутся эти годы в училище, юность пронесется?
«Да, еще клевер, сеяное поле», — твердил он уже потом, в березовой роще, спасая себя от припадка уныния. И все старался попасть на глаза Стодоле, опять нагрянувшему из песчаной Озерщины. Кончился сенокос на приднепровских лугах, но еще сенокос на сеяном поле, и надо мелькать перед Стодолей, чтобы тот заметил тебя, униженного, грустного, пришибленного.
— Как жизнь, лепшы сябар? — наконец улучил Стодоля минуту для разговора с ним.
— А сколько машин выйдет завтра на клевер? — нетерпеливо спросил он, в волнении сжимая в комок свою рубаху.
— Клевера у нас небольшие, — отвечал с сожалением Стодоля. — Так что и одной машиной справимся.
— Значит, опять Дембицкий? — тихо, удрученно, жалко вопрошал он, покосившись на палатку.
— Наверное, Дембицкий. Пускай Дембицкий, а?
— Нет, я не против, я ничего…
И снова, как и вчера, поспешил он скрыться от Стодоли в глубине березовой рощи. Но если вчера он боялся Стодоли, то теперь просто не хотел видеться с ним.
«Там теперь прикидывают, кому завтра на клевер, — думал он, — кому, незаменимому, на машину, а кому — в поле». И словно видел свою палатку, освещенную сильным светом фонарика, Дембицкого, Стодолю, Крыжа. Ах, да, ведь Крыжовника уже может не быть, уже могли отослать Крыжовника в училище. Или Стодоля заберет его с собою? «А чего я дрожу, что опять прогулял занятия? — бесстрастно думал он еще. — Во-первых, были занятия по спецдисциплинам, Стодоля освободил меня от них. А во-вторых…» И он заканчивал мысль совсем безнадежно: теперь все равно, и нет большего наказания, чем оставаться без машины.
Вечер пришел в рощу раньше, наверное, чем на луг. На лугу еще, должно быть, видны стога табачного цвета, а тут, в роще, стволы берез как будто поголубели, слились. Зато ночь на лугу темна, непроглядна аж до самых перевальных огней на крутом берегу Днепра, а в роще всю ночь будет белая ночь от свечек-берез.
Но все-таки и на этот раз не удалось ему засидеться в роще, на облюбованном пеньке с еле заметными годовыми кольцами, похожими на водяные круги. Как будто караулил Стодоля его — тотчас, едва он оказался у своей палатки, появился перед ним.
— Ворошить, ворошить завтра клевер! — сразу же и запротестовал Стодоля, хотя Васька ни слова не обронил. — А на машине пускай Дембнцкий, а?
Через некоторое время, уже ночью, слушая ровное, безмятежное дыхание Дембицкого, Васька пытался отгадать, почему так безоглядно верит ему Стодоля. Наверное, потому, что Дембицкий всегда сдержан и рассудителен, весел и одновременно трезв, четок в своих ответах на занятиях и удачлив на трассе трактородрома? Пожалуй, так. Уж если сравнивать, то он, Васька, горяч и неосторожен, а кто жалует доверием таких — пылких, увлекающихся? Такими, неосторожными, смелыми, мы все восхищены, а на ответственное задание пошлем все-таки осмотрительного человека.
Что ж, пускай все идет чередом. Тем более, окончился, окончился праздник!
Так, будто бы смирившись с буднями, он повернулся на бок, подложил под щеку огромную, пылающую от волдырей ладонь и затих.
А утро подарило ему и Крыжу остатки пира, крохи праздника: все же выехали они не на клеверное поле, а на луг. Правда, Дембицкий уже косил клевер, уже был далеко, а ему с Крыжом довелось ворошить стогометателем последние два стога.
Хотелось растянуть удовольствие! Потому и не спешил Васька, потому и наглядеться не мог, как складывается постепенно хаткою стог.
А жара, жара в этот день!.. Отдыхая, чтобы продлить удовольствие, Васька с Крыжом то и дело повторяли радуясь:
— Жара! Ну и пекло!
И тут же вдохновенно восклицали:
— Вот это жара!
И оба смотрели в небо, выцветшее от солнца.
Так припекало, такой духотой полнилась прибранная земля, что Васька то и дело зевал, чувствуя неодолимую сонливость. И как только закончил он вершить второй мохнатый стог, как только вздохнул, на целый год прощаясь с праздником сенокоса, то тут же повалился у стога, у душистой этой горы. И не знал, что и Крыж упадет рядом, и что будут они лежать голова к голове, и потные лица их будут все более походить цветом на печеное яблоко.