Гонимые
Шрифт:
На обратном пути вышли к истокам Керулена. Светлая родниковая вода резво бежала среди замшелых камней. Чиледу ехал с дозорными. Напоив коня, он поднялся на крутую сопку, поросшую колючим золотарником. За сопкой был редкий сосновый лес, в него длинным языком врезалась ровная узкая полоска степи. В конце этой полоски стояли две юрты. Рядом паслись кони. Солнце только что взошло. Роса на траве еще не обсохла, искрилась цветными огоньками.
У юрт его заметили. Забегали, засуетились люди. Чиледу надел на копье шапку, поднял ее и дал своим
Чиледу увязался за последним всадником. Ветви деревьев хлестали по лицу, по рукам, но он гнал и гнал коня. Лошадь под всадником не очень резвая, скоро станет. Только бы не упустить из виду. Настиг его на небольшой полянке, поднял копье, целя в узкую спину, и тут увидел: на голове всадника низкая шапочка вдовы – женщина! Обошел ее с левой стороны, вырвал из рук поводья, остановился. Исхлестанное ветвями, в кровоточащих царапинах лицо женщины исказилось от злости. Она плюнула на него, соскочила и побежала пешком. Он кинул ей под ноги аркан. Женщина упала ничком в траву. Ее узкие плечи вздрагивали. Чиледу спешился, древком копья толкнул ее в спину.
– Подымайся!
Женщина села.
– Я не пойду. Лучше убей меня, собака!
Вглядываясь в ее лицо, он опустился перед ней на колени.
– Оэлун?! – Схватил ее за руки, тряхнул. – Это ты, Оэлун? Посмотри мне в лицо, Оэлун! Неужели не узнаешь? Это я, Чиледу!
Она вздрогнула, отшатнулась.
– Ты?
– Я, Оэлун, я!
– Ты очень изменился. Я бы тебя не узнала.
– А вот я узнал сразу.
– Потому-то и хотел насадить меня на копье? – Горестная усмешка дернула ее губы.
Он смущенно крякнул, сел рядом, обхватив руками свои колени, смотрел на нее сбоку и удивлялся – как это он ее узнал? От прежней Оэлун – теперь видел – почти ничего не осталось. У губ, когда-то ярких, улыбчивых, залегли глубокие скорбные складки, вокруг глаз сеточка тонких морщин. Вот голос остался прежним. По голосу он и узнал ее. Бедная Оэлун! Совсем она не похожа на жену родовитого нойона. Халат, много раз чиненный, с обитыми кромками рукавов, маленькие руки загрубели от черной работы.
– Тебе живется трудно?
– Сейчас стало легче. Раньше было трудно.
– А мне и сейчас трудно, Оэлун. Я до сих пор не забыл тебя.
– И напрасно. Стоит ли держать в памяти сон, жить им…
– Оэлун, я нашел тебя… Мы снова будем вместе. Остаток дней мы проживем счастливыми.
– Нет, Чиледу, ты пришел слишком поздно. Можно потерять шапку, вернуться с полдороги и подобрать. Но не счастье…
– Нет, нет! Мы уедем с тобой от всех людей. Будем жить друг для друга. Я осушу твои слезы. Я стану работать за себя и за тебя…
Чиледу говорил торопливо и с отчаянием осознавал, что его слова легки, невесомы,
– Ты все такой же, – сказала она, и на мгновение лицо ее просветлело.
– А я уже другая. У меня дети. Я живу их думами.
– Пусть и твои дети будут со мной!
– Они – дети Есугея.
Тремя этими словами она как бы отодвинула его от себя, от того мира, в котором жила. И он понял, что разделяют их не только годы.
Оэлун подняла голову, прислушалась. В той стороне, где остались юрты, было шумно.
– Они не поймали моих сыновей?
– Думаю, что нет. Если ловкие ребята.
– Они ловкие. – В ее голосе прозвучала гордость.
В их сторону, переговариваясь, ехали воины. Оэлун встала.
– Я твой пленник?
– Нет, Оэлун. Это я твой вечный пленник.
– Не надо об этом, Чиледу. Прощай. Благодарю за все.
Шершавой ладонью она провела по его руке, сжимавшей копье, неожиданно легко вскочила в седло и уехала.
Почти сразу вслед за этим на поляну выскочили три воина. Один из них уставился в ту сторону, где скрылась Оэлун.
– Там кто-то есть!
Чиледу испугался, что они кинутся в погоню.
– Я только что оттуда. Никого там нет. Ты молод, а молодому нередко любой куст врагом кажется.
Воин смутился.
У брошенных юрт меркиты сделали привал. Зарезали оставленную корову, варили мясо. Тайр-Усун сидел у юрты на седле, с презрением смотрел на двух женщин. Одна была уже в годах, одетая в старый, засаленный халат, другая молоденькая, круглолицая, в красном номроге и мягких сапожках. Меж ними стоял Чильгир и крепко держал их за руки.
– Вот, поймал!
Чильгир был горд и важен, будто привел не беззащитных женщин, а багатуров или знатных нойонов и будто в этом состояла главная цель похода.
– Кто такие? – спросил Тайр-Усун.
– Это служанка, рабыня. – Чильгир приподнял руку пожилой. – Она из земель Алтан-хана китайского. А это хунгиратка. – Поднял руку молодой. Она жена старшего сына Есугея. Я своими руками изловил их.
– Всем ведомо, какой ты храбрец! – криво усмехнулся Тайр-Усун. – Ты ждешь награды?
– Да. У меня нет жены. Пусть молодая останется у меня.
– Бери обеих. – Тайр-Усун пренебрежительно махнул рукой.
Лицо Чильгира расплылось в довольной улыбке. Не выпуская женщин из рук, он низко поклонился нойону. Жена сына Есугея только тут поняла, какая участь ее ожидает, рванулась, пнула Чильгира.
– Хе-хе, не лягайся, телочка моя!
– Чиледу! – позвал Тайр-Усун. – Кажется, Есугей отобрал у тебя первую жену?
– Есугей, – подтвердил Чиледу.
– Выходит, ты тут свой человек. Почему же твоя жена так плохо тебя встречает? Ты в гости – она в лес. Может быть, не Чильгиру, а тебе отдать эту пленницу? Есугей отобрал жену у тебя, ты у сына Есугея. Так будет справедливо.