Гонка длиною в жизнь

Всю жизнь гонялся за женщинами. Начиная с младенческого возраста. Вы ничего такого не подумайте, я не маньяк, я обычный человек. Вернее самый обыкновенный мужчина. И первой моей женщиной, конечно же, была мама. Вернее даже не сама мама, целиком, а две ее выделяющиеся впереди окружности. Ах, какой аромат они источали. Запах молока смешивался с запахом маминой кожи и будил во мне зверский аппетит. Я был ненасытен. Маленькие ручонки так и тянулись к этим двум полушариям, этим,

наполненным волшебным нектаром, мячикам. Я присасывался к коричневому бугорочку, чмокал от удовольствия и мял, мял и мял, до последней капли. Но пришло время и меня этого удовольствия лишили. Заменив на время чем-то резиновым и пустым, что я постоянно выплевывал.

Как звучит фраза из известного кинофильма: "Раису Ивановну хочу". Да, Раиса Ивановна была знойная женщина. Ручками ее не обхватишь, в дверной проем, во время ее прохождения оного, ничего не увидишь, в тихий час спящим не притворишься, вычислит. А как она управлялась с нами и нашими горшками. Это было целое искусство. За те несколько лет, что я провел под ее чуткой рукой, мне ни разу не удалось намочить или вымазать изнутри свои трусишки. Эх, Раиса Ивановна, ваш талант так и не стал всеобщим достоянием, хотя может быть это даже и к лучшему.

Между собой мы звали ее просто англичанка. Худая, высокая, с крепкой грудью и длинными стройными как у цапли (так о ней отозвался мой папа, первый раз ее увидев) ногами. Узкое, с высоким лбом, янтарными глазами, припухшей нижней губой и носом с очаровательной горбинкой, лицо ее не покидало надменное, спесивое выражение превосходства над всеми людьми, не знающими на английском более трех десятков слов. Охо-хо, как же я сходил по ней с ума. В каких только эротических фантазиях мы с ней не поучаствовали. И катались на санках с горки. И прыгали вдвоем с одним парашютом. И сплавлялись по горным рекам, предварительно в эти горы поднявшись. И даже на Новый Год, когда все уже разошлись после школьной елки, мы остались его допраздновать вдвоем, под той самой елкой. Но англичанка об наших приключениях даже и не подозревала. Она нещадно ставила мне тройки, буравила меня своими драгоценными глазами и поселяла в душе трепет, а внизу живота вожделение.

В институте девчонки бегали за мной. Но я, как сказал выше, всегда гонялся только за женщинами. Алмазное было время. Я был тверд и блистателен. Половина нашего преподавательского состава, женская половина, ставила мне пятерки и зачеты, практически ничего не спрашивая меня по предметам. Экзамены и зачеты я обычно сдавал по ночам. Но бывали, конечно, и исключения в деканате, в аудитории и даже в туалете. Я же не могу потушить, да и не хочу, пожар, вспыхнувший между "любящими" сердцами, и не нашедшими в этот момент другого более подходящего места.

А потом была работа. В школе. Преподавательская деятельность, бурная и ошеломляющая. Наконец хоть одна из моих ученических фантазий сбылась. Англичанка, которую я теперь звал просто Верунчик, оказалась совсем не такой уж и надменной. И ее фразы на английском, выкрикиваемые срывающимся, осипшим голосом, заводили меня не меньше, чем всем известные фразы на немецком.

И тут на некоторый временной промежуток, меня оторвали от погони. Лизочка очень искусно, для меня до сих пор не понятно как, одела мне на палец тоненькое колечко. Которое стало для меня тяжелей каменных колодок. Очень быстро стало. Хвала Богам, что я так и не размножился. Разрыв с предприимчивой Лизочкой, был резок и жесток. Слезы, упреки, просьбы, местами переходящие в мольбы. Но я был как скала. И я вновь вышел на тропу.

Самое памятное случилось со мной летом две тысячи одиннадцатого года. На берегу Черного моря в районе Туапсе. Море кричало чайками, брюзжало, плевалось и облизывало каменные леденцы. Я увидел ее плавающей на матрасе. Она была красива как породистая лошадь и весь мой организм, со мной в придачу, расцвел при виде ее форм. Была одна загвоздка. При ней находился спутник. Кривенькие ножки. В этот же вечер я напоил его до потери ориентации и предстал перед ней во всем блеске. Комплименты, шутки, искры, но... Все тщетно. Взвалив на плечо своего ряженного она, гордо виляя тыльной частью своего тело, удалилась. Я грыз локти от злости. И так трое суток. На четвертые он взмолился, больше спиртное в него не заливалось. Она же, кстати ее звали Анжела, пила не меньше его, а местами и больше. Скривив свои объемные губы, притянула меня к себе под руку, и мы покинули его, оставив наедине с нездоровым цветом лица и мокрой тряпкой, типа полотенца, на лбу. Даже после смерти буду помнить эту ночь. Ее грудь, заслонившую собой весь мир. Ее крики, заглушающие прибой. Ее ноги, сдавившие меня сильнее, чем гидравлический пресс. И ее змеиное лоно, проглотившее всего меня до капли. И больше мы с ней не виделись.

А теперь я стар. Глаза мои помутнели, руки ослабли, пальцы скрючились, кости поют песни на погоду. Но кровь моя все еще горяча. И я не прекращаю своей гонки. Только вот груди, теперь попадаются дряблые, обвисшие и сдутые. Губы слюнявые, а движения судорожные. Нет больше у меня тех пухленьких, округленьких, горяченьких. По пальцу и колечко.

Эх, скоро, совсем скоро завершится моя гонка длиною в жизнь.