Гонки на выживание
Шрифт:
– Да, конечно. Но, вы, может быть, не в курсе, мистер Стоун, городские власти запрещают…
– Хотите, чтобы я сделал это сам?
– Нет, разумеется, нет. – Несчастный метрдотель нервно сглотнул. – Хвосты омаров. Для кота. Заказ принят.
Он ретировался.
Оба Алессандро, отец и сын, оказались на высоте положения.
– А это и вправду ваш кот? – спросил Роберто. – Представляешь, Анди, как повезло бы неапольским котам, будь у них такой покровитель, как Дэн Стоун: омары на обед! – И он громко расхохотался.
– Вы
– Совершенно верно.
Даниэль отпил еще глоток вина, чтобы подстегнуть свою решимость.
– Герр Алессандро, – начал Даниэль, стараясь сохранить спокойный, ровный тон, – вы сказали, что мое лицо кажется вам знакомым.
Роберто кивнул.
– Вы были правы.
– Вы хотите сказать, что раньше уже встречались с моим отцом? – удивился Андреас.
Даниэль выждал минуту. Весь его страх куда-то улетучился.
– Я встречался не только с вашим отцом, Андреас. – Он вдруг почувствовал, что у него горят щеки, ему уже не терпелось выложить всю правду. – Помните 1943 год?
Андреас растерялся. Он чуть было не сказал, что не помнит, да и с какой стати ему помнить, но передумал.
– 1943-й? Мне было восемь… нет, девять лет.
Роберто невольно ахнул, и Андреас посмотрел на отца.
– Папа? Ты знаешь, о чем он говорит?
– Неужели ты не помнишь, Анди? – проговорил Роберто своим глубоким, рокочущим басом. – Постарайся вспомнить.
– Мое лицо, Андреас. Взгляните на это. – Он коснулся маленького шрама под левым глазом.
– Не могу поверить, – прошептал Андреас. На мгновение он побледнел, потом покраснел от волнения. – Даниэль? Даниэль Зильберштейн? – Он привстал со стула и рухнул обратно. – Папа, это он! – Андреас повернулся к отцу и схватил его за руку. – Папа, помнишь, как мы все гадали, что с ним случилось после той ночи?
– Ну вот, теперь мы знаем, – кивнул Роберто. Его глаза говорили куда больше, чем слова.
– Почему ты изменил имя?
– Многие люди изменили имя, переехав в Америку.
– Я не менял.
– Ты же не еврей.
Такой уклончивый ответ, видимо, удовлетворил Андреаса.
– Господи боже, мне все еще не верится! И ты его узнал, папа?
– Нет, просто он показался мне смутно знакомым.
Глаза Андреаса вдруг затуманились, его память все больше погружалась в прошлое.
– Я не вспоминал о Даниэле Зильберштейне – то есть о тебе – уже очень-очень давно, но раньше, всякий раз, когда я все-таки вспоминал, гадал, что с тобой сталось, я радовался, что ты позволил мне помочь, что ты мне поверил. Я впервые в жизни действовал самостоятельно, я был самим собой, а не просто мальчишкой, сыном своих родителей… – Он умолк и пристально посмотрел на отца. – Ты ведь это понял, правда, папа?
– Да.
– А мама не поняла. Она не могла понять. Подвергнуть семью опасности, риску разоблачения, скандала – для нее это было немыслимо, – объяснил Андреас
– Но ведь на самом деле это было не так, – торопливо вставил Даниэль.
– Конечно, нет. Говорят, любовь и ненависть – родственные чувства, но я в это не верю. Я не всегда был доволен своей матерью, но я всегда любил ее.
Роберто отодвинул тарелку.
– Наш бедный метрдотель, наверное, решит, что мы недовольны обедом, но я удаляюсь.
– В чем дело, папа?
– Герр Алессандро, нет необходимости…
– Нет, есть. – Роберто внимательно посмотрел на Даниэля. – Это встреча друзей.
– Для нас троих, – сказал Даниэль.
– Для вас двоих, – возразил Роберто. – Если не ошибаюсь, вы именно это планировали на сегодня, а я вломился как медведь и разрушил ваши планы.
– Вы же не могли этого знать, сэр.
– Это верно. Но теперь, когда я знаю, мне кажется, самое меньшее, что я могу сделать, это ретироваться с достоинством. – Он улыбнулся. – Прошу вас, не думайте, что я не рад вас видеть. Одна мысль о том, что вы живете здесь, в Нью-Йорке, и добились столь ошеломляющего успеха, наполняет мое сердце радостью. – Роберто поднялся из-за стола.
Его сын и Даниэль тоже встали.
– Доброго вам вечера, Даниэль, – тихо сказал Роберто. – Еще увидимся.
Даниэль пожал ему руку.
– Надеюсь на это.
Они снова сели, и через несколько минут метрдотель опасливо приблизился к столу.
– Все в порядке, мистер Стоун?
– Все в полном порядке, – заверил его Даниэль. – К сожалению, один из моих гостей был вынужден нас покинуть, поэтому мы, как и планировалось, будем обедать вдвоем.
– Очень хорошо, сэр, – с облегчением вздохнул метрдотель и удалился.
Андреас пристально посмотрел на Даниэля.
– Нам о многом нужно поговорить. Мой отец правильно сделал, что ушел.
– Ты на меня не обиделся? За то, что я не открылся сразу?
– С какой стати? – пожал плечами Андреас. – Ты действовал осторожно, и это оправданно. Мы могли бы с первого взгляда невзлюбить друг друга, и тогда встреча старых друзей была бы испорчена. Ладно, ешь свою ветчину, – добавил он. – Терпение здешней администрации велико, но не безгранично.
Даниэль отрезал ножом длинный, тонкий кусок пармской ветчины.
– Кто начнет? – спросил он. – Двадцать лет прошло… как мы поступим? И как много мы в действительности хотим узнать?
– Сначала ветчина, потом ты. – Андреас придвинулся ближе, его глаза возбужденно заблестели. – В последний раз я видел тебя, Даниэль Зильберштейн, или Дэн Стоун, или как там тебя еще, на темном грязном поле неподалеку от Эмменбрюкке, в 1943 году. Месяцами я вспоминал тебя чуть ли не каждый день, все спрашивал себя, на свободе ты или в тюрьме, и вообще, жив ли ты. – Он взял свой бокал и отпил немного холодного терпкого вина. – Так что начинай ты.