Гонконг
Шрифт:
«Но жена Цезаря вне подозрений? И дочь Цезаря тоже?» – подумал Алексей.
– А какие кони в вашей стране?
Алексей сказал, что казачий конь невысок, но вынослив, отлично переплывает реки и горные потоки. Есть прекрасная порода крупных донских скакунов... Орловские рысаки... Карабахи у горцев. Из степей приводят ахалтекинцев. За Каспийским морем у древнего народа в пустынях разводится эта порода скакунов. С золотистой короткой шерстью, они словно вылиты из чистого золота. Те, кто видит их впервые, не верят, говорят – вы их покрасили... Есть ахалтекинцы с белокурыми гривами и голубыми глазами.
– А сами туркмены?
– Черные как смоль.
«Как он любит лошадей!» Она спрыгнула с коня. «Но любит ли он собак?»
Они подошли к небольшому домику с садом.
– Я
Они сидели в гостиной, когда с занятым видом вошел сэр Джон. Алексей встал. Сэр Джон протянул Алексею руку. Кивнул головой дочери и прошел в другую комнату.
Поздно вечером Алексей и Энн простились на улице у отеля. Ее сопровождал офицер-бенгалец и два сипая.
– Бай-бай, – чуть тронув его руку, сказала девушка.
Когда росой обрызганный душистой,из-под куста мне ландыш серебристыйприветливо кивает головой, –вспомнил Сибирцев любимые в отрочестве стихи.
«Неужели из скромного и усердного мальчика я превратился в развязного повесу, в типичного моряка? Или я слаб и впечатлителен?»
Китаец-швейцар открыл низкую дверь, в отель и быстро поклонился с глубокой почтительностью.
Шиллинг сидел на диване и читал местную газету.
– А где Осип Антонович?
– Его пригласил к себе мистер Джордин.
«Долго его нет!» – подумал Сибирцев.
Глава 15
ЛЮДИ ДЕЛА
...как роскошь есть безумие, уродливое и неестественное уклонение от указанных природой и разумом потребностей, так комфорт есть разумное... удовлетворение этим потребностям... Задача всемирной торговли... удешевить... сделать доступными везде и всюду те средства и удобства, к которым человек привык у себя дома. Это разумно и справедливо; смешно сомневаться в будущем успехе... Комфорт и цивилизация почти синонимы... Куда европеец только занесет ногу, везде вы там под знаменем безопасности, обилия, спокойствия.
Энн вернулась в резиденцию на пик Виктория. Она переоделась и попросила у отца позволения войти в кабинет.
Сэр Джон при зеленой лампе сидел у стола с бумагами.
– У казаков особое седло, которое не принято нигде более, – стала рассказывать дочь, – они скачут, стоя в стременах.
– Да. Я ездил в России в таком седле.
Отец везде был и все видел.
– Папа, вы знаете русский язык?
– Да, я знаю русский язык. Я первый в нашей стране переводил русских поэтов.
Отец с трудом оторвался от занимавших его гонконгских дел. В отношениях с Китаем неустойчивое и унизительное для Англии положение.
Сэр Джон познакомился с офицером, введенным в дом дочерью, и подал руку. Он вполне доверял ее вкусу и выбору.
– В свое время я выучил русский и после этого издал два сборника русской поэзии и народных песен в моих переводах. Первый сборник разошелся быстро и принят был у нас как нельзя лучше. Он вызвал также восторженные отклики в России. Тогда царствовал Александр Первый – наш союзник в войне против Наполеона-Бонапарта. До меня дошли известия, что император удовлетворен появлением книги в Англии. Я приехал в Россию, и государь наградил меня бриллиантовым перстнем. Я храню его. Я познакомился с великими писателями России Державиным и Карамзиным. Вернувшись домой, ободренный, я продолжал работу со всем жаром молодости. Мне было двадцать два года. Вскоре я выпустил второй сборник, которому предпослал обращение к царю с призывом освободить крестьян и отменить цензуру. Мой второй сборник, а главным образом, мое предисловие к нему вызвали недовольство царя. Александр был человеком настроения, пылко религиозным и поддавался влияниям. Кончилось тем, что царь приказал запретить распространение моих книг в его империи. Я был введен в заблуждение тем, что увидел и услышал в Петербурге. До меня доходили известия, что Александр либерален, готовит реформы, стремится к освобождению крестьян.
Энн не была удивлена, хотя никогда не слыхала ничего подобного. Она знала, что ее отец необыкновенный человек, но полагала, что его литературная деятельность принадлежит лишь его поколению.
– Вы знаете поэта Пушкина?
Сэр Джон встал как бы вдохновенный. Ясно, молодой человек рассказывал ей о поэзии.
– Я переводил Батюшкова, Державина... Карамзин был моим другом. Я открыл нашей публике Жуковского. Пушкина я не переводил.
– А Лермонтова?
– Нет. Нет. Теперь все народы гордятся именем какого-либо поэта, который не имеет значения нигде, кроме как у себя на родине. Пушкин подражатель Байрона, для наших читателей он не представляет интереса.
– Алекс сказал мне, что Пушкин поэт борьбы за свободу, папа.
Боуринг с удивлением посмотрел на дочь.
Сэр Джон высок, с белокурой головой в легкой седине, с лицом, с которого еще не сошел румянец, несмотря на годы, но глаза на этом сильном жизнерадостном лице тяжелы и мрачны, как у человека, видевшего слишком много, и при этом с оттенком привычной властности. Казалось, единственное холодное выражение застыло в них.
– Нет! – горячо сказал он. – Пушкин поэт придворный. Он поэт военных парадов, побед и маршировок гвардейцев, певец захватов! Это значит – сторонник самодержавия и расширения империи, апологет завоевания Кавказа! Он враг Мазепы, он утверждает все то, против чего мы воюем.
Боже! Как может существовать два столь противоположных мнения! «Почему, отец, поэт не может восхищаться подвигами защитников своей отчизны, своими войсками!» – хотелось воскликнуть Энн. Хотя эти темы лично ей чужды совершенно, какие бы войска ни» совершали подвиги. Она еще ничего не знала про военные поэмы Пушкина. «Но мы же вместе сражались против Наполеона? И разве мы не восхищаемся патриотизмом своих поэтов и художников? Кто из великих не отдавал этому дань?»
Дочь поблагодарила и ушла к себе.
Боуринг сел к лампе и занялся делами. От разговора остался осадок.
«Пушкин революционный поэт? Как Петефи? Как Мицкевич? Разные общественные положения! Пушкин упрямо придерживался своих взглядов. Пушкин – боярин! И гордился этим! Но что значат доводы ученого отца! Молодость верит молодости!»
Несмотря на постоянные несогласия со взглядами Энн, отец признавал, что у нее есть чуткость, она улавливала то, что другим дается после долгих кропотливых изучений. Энн – человек дела, прототип женщины будущего. Она посвящает свою жизнь бедным слоям трудового народа, которому власть помочь не в силах. ...Положение к Китаем очень сложное, трудное и неприятное. Боуринг готов осуществлять идею Бентама, она проста и близка сердцу каждого: дать как можно больше счастья каждому человеку. Подразумевается – каждому человеку на земле. Значит, и китайцу надо дать счастье, устойчивое, надежное человеческое счастье, без оговорок. Освободить китайца от постоянной опасности потерять голову под ударом палаческого меча. Как это сделать? В Китае ужасающая нищета, бесправие, непрерывные массовые казни – рубка голов у ни в чем не повинных людей. Свирепствуют болезни... Засилье мошенников-чиновников. Все основано на взятках. С чем же европеец приходит в Китай? С требованием открыть двери для торговли и просвещения. Какой же товар он предлагает китайцу? Пока что из всех товаров, привозимых коммерсантами так называемых «наций, спасающих Китай», лучше и больше всего продается опиум. Казалось бы, от торговли ядом судьба китайского народа становится еще ужасней и к бедам Китая прибавляется беспощадная эксплуатация народа иноземцами – и все это во имя гуманности и пробуждения страны? В этом сложном и запутанном положении, когда весь образованный мир готов был видеть в англичанах корыстных отравителей Китая и лицемеров, правительство послало в Китай сэра Джона Боуринга, гуманиста, миссионера и либерала. Он назначен послом в Китай и губернатором в Гонконг – в самое гнездо опиоторговцев и отравителей.