Гонзо-журналистика в СССР
Шрифт:
Исаков удивленно поднял бровь, Драпеза, который всё это время помалкивал, озадаченно хмыкнул, припоминая, что ему я тоже кое-что слил по поводу коллектора. Привалов так и вовсе наступил мне на ногу и зловеще прищурился.
— Скажите честно, эпопея с лигнином — это ваша тема?
— Меа кульпа, меа максима кульпа. Но кирпичи — это они уже сами! Правда — молодцы ребята!
— А спасение буслов?
— Что — и буслы? — удивился Сахарский с пивзавода, — За буслов отдельное спасибо! Послушайте, может, вы и ко мне заглянете — статейку написать, побеседовать? Может, придумаем что-то эдакое?
Рикк
— Я так понимаю, спрашивать вас о причинах столь неожиданных откровений не стоит, чтобы вам не пришлось врать?
— Знаете, как он отреагировал на мой подобный заход? — улыбнулся Волков, — Он начал читать стихи Пушкина. Да! "Восстань, пророк, и виждь, и внемли..."
— Глаголом жги сердца людей? — Рикк, кажется, тоже был в теме, — Но тогда странно, почему вы травите байки и побасенки вместо того, чтобы жечь напалмом и писать памфлеты и злободневные очерки. Это слегка чудаковато, не находите?
— Был один чудак, который тоже говорил притчами, — Василий Николаевич посерьезнел, — Его притчи перевернули весь мир с ног на голову.
— Не-не-не, — кажется, о Ком шла речь, понял только я и всё тот же Рикк, — Я мир с ног на голову переворачивать не собираюсь. Мне бы сохранить, приумножить и не оскотиниться...
Привалов совершенно по-мальчишечьи стал качаться на табуретке:
— Ну, раз ты такой дохрена умный и правильный — что по поводу услышанного? Ты с нами или в сторонке?
Зачем? Зачем я был им нужен вообще? Гера Белозор — провинциальный второсортный писака, и эти — повелители рычагов и шестеренок, хозяева полей и блюстители порядка? Где они — и где я?
— Тут кто-то упоминал феодализм, — осторожно начал я, — В средневековой Европе, например — в империи Карла Великого, бенефиций — земельное владение, передавали в пожизненное пользование придворным, административным или военным служащим. Они пользовались доходами с него исключительно по той причине, что всю свою жизнь посвящали служению обществу и государству. Это было справедливо, это было понятно. Обыватель передавал часть своего имущества и своей свободы за то, чтобы его защищали, решали вопросы глобального уровня, в общем и целом — делали жизнь немножко лучше. И ровно в тот момент, когда феодалы решили, что привилегии и земли принадлежат им по праву рождения, а не потому, что они вкалывают во благо общества как черти — начались крестьянские бунты. Самая ужасная крестьянская война разразилась в Германии, в шестнадцатом веке. Так уж получилось, что феодалы-рыцари оказались бессмысленным сословием: войны вполне велись руками наемников, чиновники у местных курфюрстов были сплошь неблагородными, производство ремесленной продукции сосредоточилось у бюргеров, сельскохозяйственной — у крестьян... А рыцари продолжали пыжиться и делать вид, что они что-то решают. И тогда в голову какого-то крестьянина пришел очень простой вопрос... — я выдержал драматическую паузу.
— Какой вопрос? — подался вперед Сахарский. Ему было очевидно интересно, у него даже глаза горели.
— Когда Адам пахал, а Ева пряла — кто был господином?!
Рогозинский почесал затылок:
— Это вы на что намекаете? Что скоро народ пойдет с таким вопросом к райкомам?
— Я ни на что не намекаю, я так, рассказал очередную побасенку, — поднял
Рикк и Волков переглянулись. Они тут явно были основными.
— Помните, Гера, один одиозный деятель говорил: "Дайте мне СМИ, и я сделаю из народа стадо свиней"? Нам нужно сделать так, чтобы никто не сделал из нашего народа свиней, Гера, — вкрадчиво проговорил Борис Францевич.
— Я ж только за! Я за всё хорошее против всего плохого!
— Есть мнение, — подал голос Исаков, — Что Сазанца заберут в Гомель. Очень им задумка с красивыми домами понравилась. И у нас появится новый первый секретарь. Преданный партиец, выпускник ВПШ, идеологически выверенный и подкованный. Рубан его фамилия.
— Та-а-ак! — голосом Белозора из будущего внезапно сказал я.
Тот, уже пожилой Герман Викторович, произносил это свое "так!" когда происходило нечто из ряда вон выходящее.
— Вот тебе и так, — улыбнулся Исаков, — Нам понадобится наш человек на посту главного редактора "Маяка". Поверьте, это в наших силах.
...ять! Вот уж не было печали! Не-не-не-не!
— Светлова. У вас есть Светлова. Она замечательный человек и тоже — за всё хорошее против всего плохого, — тут же ответил я, внутренне содрогаясь.
Волков вдруг расхохотался:
— А вы мне не верили, Владимир Александрович! Я думал — он к черту вас пошлет. Гера — самый худший тип человека в нашем деле. Он идеалист. Пусть будет Светлова, она замечательная женщина и талантливый журналист. Я с ней поговорю, не напрямую, аккуратно... Она точно нас поддержит.
Поддержит в чем? Что они вообще задумали?
— Наташенька! — крикнул Волков, — Принесите кофе! И тортик!
Я скрипнул табуретом:
— Что-то мне сладенького сегодня не хочется. Разрешите?
— Да-да, конечно, Гера! — махнул рукой Василий Николаевич.
Рикк смотрел на меня нахмурившись, Исаков улыбался, как и Драпеза, а Сахарский жизнерадостно воскликнул:
— Рад был познакомиться! Всенепременно позвоните мне и приходите — будем писать про пивоваров!
Когда я спускался по лестнице, то услыхал голос Рогозинского:
— А он на Малиновского не пойдет прямо сейчас?
— Кто — Белозор? Ха! — это точно был Исаков.
Глава 8, в которой приходят приятные новости и снятся кошмары
Снилась мне откровенная дичь: по моему дому ходил Леонид Каневский и в свойственной ему манере брал в руку то один предмет, то другой и рассказывал про вещички всякие ужасы:
— Вот точно такой же совой из мыльного камня был избит до полусмерти в одном из районных отделов милиции города Минска сантехник Иващенко, которого следователь по особо важным делам Солдатович вынуждал признаться в серии убийств молодых женщин и девушек на трассе Минск-Гомель, между деревенькой Шабаны и Марьиной Горкой. Именно здесь, под Шабанами, во время немецкой оккупации располагался один из самых жутких лагерей смерти — Тростенец. И именно здесь началась череда страшных смертей в далеком 1976 году...