Гора
Шрифт:
Дай бог счастья дому сему,
Который я выстроил, не зная кому.
Между тем Пилбауэр с Евишеком поднимались в гору по проезжей дороге. Евишек ничего не видел в двух шагах от себя и боялся сбиться с пути. Детектив Пилбауэр молча и невозмутимо шагал впереди.
– Вы знаете эту дорогу? – выдохнул Евишек.
– Никогда здесь не бывал, – ответил Пилбауэр.
– А как попадете на место?
– Согласно
Снова воцарилась тишина. Евишек начал было напевать, но перестал: ему импонировало, что он идет бок о бок с сыщиком, – и проникся важностью момента.
– А усы у вас – фальшивые? – неожиданно сорвалось у него с языка.
– Нет, зачем же? – удивился невозмутимый полицейский.
– Значит, вы не переодеты?
– Нет, это я сам и есть, – скромно ответил сыскной агент.
Евишек тотчас проникся симпатией к этому печальному и тихому человеку.
– Это трудно – быть детективом?
– Нет, все зависит от характера. Вы, наверное, музыкант? Это куда более легкое занятие.
– О нет, не верьте, – воскликнул Евишек. – Вот нынче, например… писал я, что называется, большую вещь… квартет… И зашел в тупик. Не знаю, что писать дальше. Мелодия ускользнула.
– Надо идти по следу, – заметил детектив.
– О, художники идут по следу, они вечно ищут. Всю жизнь. А я вот выдохся. Оттого и пошел с вами, чтоб немножко забыться, отдохнуть.
– А я думал: вы из любопытства, как тот, другой.
– Да нет, я, собственно, пошел безо всякого интереса. Надеялся увидеть что-нибудь этакое необыкновенное, волнующее. Иногда необходимо потрясение… Ах, берите меня с собой почаще!
– С моим удовольствием, – серьезно сказал детектив, – но только если будет приказано. Без приказа лучше не ходить. Это нехорошо – преследовать человека.
У Евишека заговорила совесть.
– Но ведь это убийца, – защищался он.
Детектив кивнул.
– Да, нехорошо упустить такого человека.
– Что же хорошо?
– Ничего. Все одинаково нехорошо. Плохо бить и не бить, осуждать и прощать. На всякое добро есть столько же худа.
Евишек задумался.
– А что, собственно, вы делаете?
– Только то, что обязан. Самое разумное – слушаться. Подчиняться приказу.
– А тот, кто приказывает?
– Плохо делает, сударь. Приказывать нехорошо, это самое страшное из всех заблуждений.
– И все же – подчиняться необходимо?
– Разумеется. Что это за приказ, если ему не подчиняются.
– Вы, верно, не могли бы заниматься искусством, – удивился Евишек.
– Нет, – ответил детектив. – Искусство чересчур своевольно.
– О нет, искусство тоже имеет правила, которые надо соблюдать.
– Приказы?
– Нет, это не приказы.
– Ну вот видите, – буркнул Пилбауэр.
Евишек был в замешательстве; ему пришли на память неуверенность, сомнения, что мучили его в творческих поисках; несравненно легче стало бы на душе, если бы некий высший глас просто приказал –
«Как они в себе уверены, – думал он. – Славик, с его жаждой познания, комиссар, который имеет право приказывать, – какою уверенностью наделяет человека власть! И Пилбауэр, исполненный покорности. Как они уверены в себе, один я все не обрету покоя… Красота гонит от меня сон и лишает спокойствия; никогда, никому не сообщает она уверенности…»
«Лучше уж быть детективом, – мелькнула в голове Евишека тоскливая мысль, – и если уж искать, то, по крайней мере, что-нибудь сверхъестественное, что ускользает от внимания человека! Да ведь и я, – сообразил он, – всегда в погоне, то тут, то там натыкаюсь на след или слышу отзвук; ах, вечно удаляющийся отголосок чего-то совершенного! Словно голос поющего ангела…»
– Что это вы поете? – внезапно прозвучал вопрос Пилбауэра.
Евишек вздрогнул, его словно обдало жаром.
– Я пою?
– Да, вы пели. Себе под нос. Что-то очень красивое.
Евишека залила новая, радостная волна.
– В самом деле? Спасибо! А я и понятия не имел. И что же я такое пел?
– Пели… гм… не помню уж. Всякий раз по-новому… Теперь уж и не знаю. Только что-то очень красивое.
Они подходили к вершине горы.
Евишек уже не напевал и не раздумывал. Пилбауэр молча, уверенно шел впереди.
– Кто-то бежит, стойте, – внезапно прошептал он. Евишек напряг слух, но услышал лишь, как органом гудели горы.
– Тихо! – повторил сыщик.
Разрывая потоки дождя, гигантскими прыжками пронеслась перед ними огромная человеческая фигура и исчезла во тьме. Потрясенный Евишек онемел и припустил за ним, подталкиваемый неким древним охотничьим инстинктом. Пилбауэр побежал было следом, но мгла поглотила обоих, и он, махнув рукой, направился к хижине.
Меж тем дождь прекратился, и горные вершины окутала мгла. Небо расчистилось, и от лунного света густая пелена тумана стала молочно-белой, бескрайний простор окутала мягкая, почти сладостная тишина.
Евишек со всех ног бежал за стремглав уносившимся от него человеком; это безумное петляние по верху горы было молчаливым и упорным. У Евишека не хватало дыхания.
– Не могу! – выдохнул он и остановился.
– Я тоже не могу, – прозвучал из тумана гулкий голос.
Евишек опустился на камень, с трудом переводя дух.
– За больным охотитесь, – громко прохрипел голос. – Выгнали из постели, лишили крова. Неужто вам этого мало? Мало вы мне зла причинили?
– Вы больны? – воскликнул Евишек.