Горбун
Шрифт:
– Это он.
Невер видимо оставил своего коня на опушке леса.
Через какую-то минуту Лагардер успев догадаться, что сигналы в долине, в лесу и за деревней подавались по поводу Невера, увидел, как тот прошел перед лампадой, освещавшей статую Пречистой Девы. На мгновение мерцающий огонек выхватил из темноты погруженное в раздумье лицо молодого аристократа, потом мелькнул неясный силуэт его высокой осанистой фигуры, – мелькнул и исчез. Невер спускался по ступенькам узкой крутой лестницы в траншею. Достигнув дна, он со звоном выдернул из ножен шпагу и пробормотал.
– Пара горящих факелов не помешала бы.
И двинулся вперед на ощупь, спотыкаясь о разбросанные там и сям снопы сена.
– Этому шевалье, видно, вздумалось поиграть со мной в жмурки! Эй! Есть тут кто-нибудь?
– Есть. Это я, Лагардер, – отозвался парижанин, – и, слава Богу, что здесь нет никого другого.
Невер, словно не расслышав второй половины фразы, устремился на голос.
– За дело, шевалье, – воскликнул он. – Протяните ко мне кончик шпаги, чтоб я понял, где вы есть. Разговор у нас будет короткий.
Левая рука парижанина по – прежнему исполняла роль колыбели, где мирно посапывала малышка.
– Но прежде мне необходимо вам сказать, мсьё герцог… – начал он.
– Никаких разговоров, – перебил Невер, – после того пояснения, что я получил от вас сегодня утром, быть не может. Так. Вот я вас уже чуть – чуть вижу. К бою!
Лагардер не собирался драться. Его шпага, которая обычно в мгновение ока взлетала в воздух, сейчас так же, как и ангелочек в его левой руке, тихо дремала в своих ножнах.
– Отправляя утром вам письмо, я не знал того, что мне стало известно вечером.
– Как же, понимаю, – с насмешкой ответил молодой герцог. – Нам не по нраву вести бой в темноте, не так ли? – и он сделал шаг вперед с поднятой шпагой. Лагардеру волей неволей пришлось отскочить назад и обнажить оружие.
– Только выслушайте!
– Чтобы вы снова оскорбляли мадемуазель де Келюс? – голос герцога дрожал от гнева.
– Нет же, нет. Клянусь. Я должен вам сказать. Ах ты дьявол! – Он прервал сам себя отбивая первую атаку Невера. – Осторожнее же!
Услышав эти слова и решив, что шевалье над ним потешается, разъяренный Невер со всем пылом ринулся на противника и стал ему наносить удар за ударом с той ловкостью, которая успела прославить клинок герцога во всей Франции. Парижанин, впечатав ноги в землю, искусно отбивая все атаки, но не переходил в контрнаступление. Немного спустя шевалье все – таки пришлось отступать; при этом, парируя удары Невера: отбивая его шпагу то вправо, то влево, с каждым звоном клинков он неустанно повторял:
– Послушайте же! Послушайте! Послушайте!
– Нет! Нет! Нет!
Отвечал Невер и каждое свое слово сопровождал новой стремительной эстокадой. Вынужденный отступать, парижанин оказался прижатым спиной к стене. В его висках и ушах неистово пульсировала кровь. Еще бы! Столько времени только лишь отбиваться и ни разу не позволить себе нанести нападающий удар. Это истинный героизм.
– Выслушайте же! – прокричал он в последний раз.
– Нет! – был ответ Невера.
– Вы же видите, что мне больше некуда отступать! – воззвал к противнику Лагардер с отчаянием, которое могло показаться комичным.
– Тем лучше! – неумолимо стоял на своем Невер.
– Черт вас подери! – от безрезультатных увещеваний голос шевалье охрип, терпение иссякло. – Неужели вам нужно обязательно раскроить череп, чтобы вы не убили собственного ребенка?!
Невер застыл, словно пораженный молнией. Его шпага упала на землю.
– Что? Что вы сказали? Мой ребенок? У вас на руках моя дочь?
Лагардер поверх укутавшей дитя пелерины обернул еще полу своего плаща. Весь этот бесценный сверток Невер принял за обыкновенный тряпичный щит, (прием, которым в боевых схватках пользуются многие мастера шпаги). Он вспомнил о страшных ударах, с которыми только что бросался на шевалье, и его кровь застыла в жилах от ужаса, который мог бы произойти, благодаря его же, (Невера), клинку.
– Шевалье, – произнес он, наконец. – Вы безумец. Как я и многие другие. Честь и мужество порой лишают нас рассудка. Если бы кто-то мне сказал, что вы продались маркизу де Келюсу, я бы не поверил.
– Очень признателен, – ответил парижанин, дыша как лошадь, только что завоевавшая первый приз на скачках. – Какой град ударов! Вы просто мельница для серийного производства блистательных фехтовальных эстокад, мсьё герцог!
– Дайте мне мою дочь.
Невер хотел сам развернуть окутавший дитя плащ Лагардера. Но тот, аккуратно отстраняя его руку, сказал:
– Осторожно! Иначе вы ее разбудите.
– Говорите же, расскажите, наконец, как все произошло, как у вас оказался мой ребенок.
– Надо же? Только что вы не давали мне и слова сказать, а теперь, вижу, готовы меня слушать сколько угодно. Сейчас, сейчас разверну. Так, молодой отец, берите ее. Аккуратно, аккуратно. Двумя руками. Теперь можете ее поцеловать. Только очень осторожно.
Невер, как завороженный беспрекословно следовал советам Лагардера.
– Приходилось вам когда-нибудь в фехтовальном зале наблюдать подобный поединок? – как-то совсем по – ребячески хвалился Лагардер. – Отразить атаку самого Невера, разгневанного Невера, ухитриться не нанести ни одного ответного удара и при этом укачивать младенца, который во время боя даже не проснулся!
– Прошу вас, ради всего святого! – с мольбой произнес герцог.
– Но согласитесь хотя бы с тем, что уход за ребенком трудная работа. Посмотрите. Видите, с меня льет в три ручья. Хорошо. Пока что хватит поцелуев. Давайте – ка мне ее опять. Я заверну ее в плащ. Ничего. Мы уже с ней подружились. Ваша малышка и я. Могу побиться об заклад в сто пистолей и, клянусь, не проиграю, что, проснувшись, она мне улыбнется.
Сняв плащ, Лагардер укутал в него спящего младенца с такой заботой, которой могла бы позавидовать любая кормящая мать, и бережно уложил под мостом на сено.