Горец. Кровь и почва
Шрифт:
– Где ваши волкодавы? – наехал я на второго квартирмейстера генерального штаба. – Профукали все! Бойцы невидимого фронта.
Последнюю фразу я сказал зло и с некоторым презрением к его службе.
– Там, где и должны быть, – ответил мне генерал спокойно, но скрывая раздражение. – Работают…
– Тогда почему замок взорвался? – не слезал я с него.
– Судя по всему, взрывчатку заложили давно, – рассуждал генерал. – В замурованном помещении подвала. Похоже, я тогда еще на Восточном фронте был. Готовились
– А Отония просто-напросто отравили, – выдал я ехидное утверждение. – По-простому. Грибков намедни поел, и все…
– Нет, Савва. У Отония был рак, – сказал генерал и закурил папиросу. – Неизлечимый.
– Почему об этом не знали?
Молас разогнал от своего лица табачный дым и заявил наставительно:
– Здоровье императора есть страшная государственная тайна. Тем более в войну. И особенная тайна то, что в последние месяцы дикие боли ему купировали сильными наркотиками. Железный был человек.
У меня перед глазами пронеслась сцена, когда император, рассекая на аэроплане небо, с радостным смехом стрелял из автомата по воронам. Явно он был тогда под крутой химией. Просто мне в тот момент это и в голову не пришло. И вообще некоторые странности поведения покойного императора прояснились в моем понимании.
– Отоний все поставил на свою реформу имперского гражданства как связующей нити всех земель империи. И связанной с ней гражданской службы. Скрепы всех имперских племен и народов. Соединение крови и почвы. Он не мог бросить все на полпути. – Молас прикурил папиросу от папиросы. – Иначе бы реформы забуксовали. А там и вообще аристократы свели бы их на нет.
– Понятно, – вдохнул я с силой ноздрями. – Кого прикажете бить первым?
– Все-то ты, Савва, схватываешь на лету. Но торопишься. Надо дождаться их прямого выступления. Иначе нас не поймут. И узурпаторами окажемся уже мы. Даже с законным императором во главе. Твои-то все здесь?
– Все, кроме охраны эшелонов, – доложил я.
– Добро. Мои тоже уже все на местах. Ждут сигнала. Повяжи своим на бицепс белую ленточку. Для опознания. Хоть из бинта сделай. Охраняй императора до прихода ольмюцкой гвардии и жди моего приказа. Давить заговор Бисер назначил меня.
– Мосты, вокзалы, почта, телеграф, телефон, банки и казначейство? – спросил я с ехидной усмешкой.
– Порой мне кажется, что ты прирожденный революционер, Савва, – генерал сплюнул тягучей коричневой табачной слюной и неожиданно заявил: – Хорошо тебе. Ты не куришь. И да, эти объекты берут мои ребята. На твоих, – Молас усмехнулся, – уже по традиции контрразведка и… гвардия. Та, что пойдет за Тортфортами. У них здесь немало сторонников. Да и клан их не самый малочисленный в империи.
– Манифест уже написан? – спросил я главного разведчика империи.
– Какой манифест? – не понял генерал.
– О счастливом избавлении монарха от гибели, уготованной ему предателями Отечества, продавшихся островитянам. – И я показал ему кусок зачищенного провода.
– Угу… – Молас упал взглядом внутрь себя. – А как мы его доведем до народа? Мы тут пока почти что в изоляции.
– У нас в активе, как я понял, минимум два дирижабля. Эх, говорил я герцогу взять с собой аэропланы. А он мне – «не ко времени».
– Плотто – раз. А еще кто? – пропустил мои рассуждения о самолетах Молас.
– Бывший принц, а ныне трудящийся империи на ниве воздушных перевозок, – усмехнулся я. – Зря, что ли, ему Солдатский крест вчера вручали сразу после выборов императора?
– Ты так думаешь? А не сам ли он стоит за заговором? – Генерал продемонстрировал мне изыск профессиональной деформации.
– Экселенц, хотел бы Тон быть императором, он просто выдвинул бы свою кандидатуру на голосование, не строя сложных уборных. А он ее, наоборот, снял. Где тут ближайшая большая типография?
– В Тортусе.
– Тем лучше, – улыбнулся я, удивившись, что в столице нет такого важного предприятия. – Вряд ли граф подумает, что мы будем резвиться на его заднем дворе. А на обратном пути надо листовки с манифестом разбрасывать над всеми станциями железной дороги и городами. Сейчас самое страшное – это информационный вакуум. Тортфорт свое слово уже сказал, а другого никто и не слышал. К примеру, о том, что император жив. И от присяги, которую чиновники давали ему сегодня утром по всей стране, их никто не освобождал.
– Ты прав, Савва. Не все делается специальными силовыми операциями. Действуй. – И Молас отправился разгонять верхами свою немногочисленную свиту.
А я остался исполнять свою же инициативу. Как всегда в армии. С одним офицером отдела второго квартирмейстера генштаба, оставленным мне Моласом, сочинили краткий манифест о возблагодарении ушедших богов, даровавших императору жизнь там, где обычно не выживают. Текст – дело десятое. Главное в такой бумаге подпись и начало: «Мы, законно избранный курией имперских электоров срединный император Бисер, первый этого имени, в тяжкую для страны годину…»
Ну и выделили в тексте особые полномочия, дарованные императором мне, Аршфорту и Моласу на время ликвидации гвардейского мятежа.
Оставили даже графу Тортфорту лазейку приползти с повинной к подножию трона, мол, нельзя было на фоне таких слухов оставлять империю без управления, он же, как услышал благую весть, поспешил выразить свои верноподданнические чувства… Между строк манифеста такое его поведение напрашивалось. Хотя тем же манифестом в другом абзаце снимали его со всех государственных постов.