Горечь таежных ягод (сборник)
Шрифт:
Проводник принес чай, и Просеков долго не мог приноровиться к горячему стакану. Странно, но он опять испытывал недавнюю неловкость.
— А вы поставьте стакан на стоя, — посоветовала Надежда Максимовна. — И немножко подождите: пусть остынет.
Он, конечно, уловил покровительственные нотки в ее голосе — нечто похожее на доброжелательное превосходство. Это показалось ему забавным.
Присел к столу, вспомнил и достал из чемодана банку малинового варенья, которое мать варила по какому-то особому рецепту.
— Угощайтесь.
— Спасибо. Так вы, значит, возвращаетесь из отпуска?
— Да.
— А я свой отпуск обычно провожу в пионерлагере. Старшей пионервожатой. Нынче пробыла подряд две смены. Конечно, это скорее работа, а не отдых. Но мне нравится. Да ведь и вы, кажется, не на пляже загорали.
Она глазами показала на его руки, исцарапанные, в ссадинах, успевшие загрубеть и почернеть от загара и дыма таежных костров.
— Было дело… — усмехнулся польщенный Просеков. — Три недели на лесосеке провел. Помахал топориком, комаров покормил. У нас семья такая — потомственные лесорубы. Дома не усидишь.
— Ваш «милый Север» — это где же?
— Архангельская область. Печора и Онега. Между прочим, от них и пошли фамилии двух знаменитых литературных героев. Не помню, кто именно сказал: пушкинский Онегин и лермонтовский Печорин близки, как эти две реки.
— Это сказал Белинский.
Не спеша прихлебывая чай, Просеков поймал себя на том, что ему интересно наблюдать за Надеждой Максимовной. Нравилась скупость ее жестов, удивляли глаза, живо менявшие выражение. На мгновение показалось, что он раньше видел это лицо, эти чуть-чуть нахмуренные брови и прическу, ровные, гладкие ряды волос, отброшенные назад, стянутые в аккуратный полукруг на затылке. Так причесывалась сестра Настя еще до замужества.
— Кого-то вспомнили?
— Да так… — несколько смутился Просеков. — Отпускные впечатления.
«А она молодец! — мысленно похвалил Просеков. — Едет неизвестно куда, неизвестно к кому, и при этом завидная уверенность, ни тени беспокойства». Ему приходилось немало ездить, и, хотя в любой его поездке всегда была полная определенность, он в дороге испытывал тревогу, какую-то острую душевную неуютность.
— У вас здесь есть хотя бы знакомые?
Она удивленно подняла глаза, помедлила, прежде чем ответить.
— Нет. Никого… Мне предлагали работу и в других краях, поближе. Но я попросилась сюда. Почему? Видите ли… Если начинать жизнь заново, то все должно быть по-настоящему новым, неизвестным, чистым, как белый лист бумаги. Чтобы о прошлом ничто не напоминало. У вас никогда не было такого желания?
— Пожалуй, не было. И вообще я бы, наверно, так не смог. Уж больно люблю свои привычки, люблю то, что сделал. А порвать с прошлым, значит, отказаться и от всего сделанного.
— Не совсем так. У каждого человека в прошлом ведь не только хорошее. И даже балласт — свое, привычное — бросать жалко! А на таком вот повороте самое время его выбросить. Конечно, надо набраться решимости.
— Выходит, и тут есть своя польза?
Она не ответила, видимо уловив в его вопросе иронию.
— Извините, — сказал Просеков после недолгой паузы.
— Я не обиделась. Ведь есть вопросы, на которые не нужно и отвечать. Они и так ясны. А вообще я люблю вопросы. Где, что, как, почему?.. Наверное, научилась этому у своих ребят. Между прочим, мальчики любопытнее девочек — в этом я убедилась. Стало быть, пресловутая догма о «женском любопытстве» повисает в воздухе?
Просеков рассмеялся. Ему понравилась затейливость логического поворота. Она вовремя уловила назревавшую заминку в разговоре и сумела тонко повернуть его по новому руслу.
— Не знаю, не могу судить. Сам я не любопытен.
— Значит, вы не эгоист.
— Какая же тут связь?
— Прямая. Как правило, люди с эгоистическим складом всегда любопытны. И наоборот.
— Выходит, дети эгоистичны?
— По-своему да. Они эгоцентрики. У каждого свой мир с собственным «я» в центре. «Посередке», как они говорят. Но это добрый эгоцентризм.
— Ну, а связь все-таки? Что-то не улавливаю.
— Это просто. Любопытство, познание — ведь ради себя. Ну, в смысле, человек познает других для того, чтобы познать себя. В конечном счете: именно себя. Не видите логики? Как же: оценить свое можно, только сопоставив, соизмерив с чем-то внешним, посторонним.
— Пожалуй, верно. Только не путаете ли вы любопытство с любознательностью?
— Это терминология. Оттенки не важны.
…Разговор у них был долгий, пестрый, затянувшийся до самого вечера. Но все время они говорили о вещах незначительных, даже пустяковых, намеренно избегая серьезного. Хотя прекрасно понимали, что за кажущейся этой легкостью скрыто нечто весомое и очень важное для обоих.
Шагая в толпе по ярко освещенному перрону, Просеков испытывал приподнятость, удивление и радость одновременно, словно впервые приезжал в этот теплый, пропахший южными ароматами город. Усмехнулся, вспомнив, как месяц назад уезжал отсюда тоже в таком восторженном настроении. Только тогда у него был один чемодан, теперь — два. Второй — Надежды Максимовны, объемистый, в сером чехле, перетянутый дорожными ремнями.
— Вам не тяжело?
— Нет. Если не возражаете, я помогу вам устроиться в гостинице, а уж потом поеду в свою часть.
На привокзальной площади они не стали ожидать очереди на такси — долгое, почти бесполезное дело, а прошли к длинному ряду частных машин, укрытых кронами чинар. Потом около часа объезжали гостиницы, и каждая встречала их стандартной табличкой: «Мест нет». Надежда Максимовна хмурилась, мрачнела, но Просекову было весело и приятно, хотя он и знал, в какую копеечку влетят ему эти лихие рейсы по ночному городу.
Потом они сидели в каком-то кафе, пили холодное терпкое вино, а шофер деловито и торжественно ел полусырой шашлык, усыпанный пахучей зеленью. Вытерев усы, он предложил съездить еще и в военную гостиницу, расположенную на окраине города.
Заспанная администраторша, ворча, показывала Просекову коридоры, в которых на раскладушках спали командированные. Но в конце концов она сдалась на его уговоры и разрешила пристроить «жену старшего лейтенанта» на диване в комнате отдыха.
Попрощались они в подъезде: накрапывал дождь. Просеков видел глаза Надежды Максимовны, влажно блестевшие в темноте, рассеянно слушал ее благодарные слова и никак не мог стряхнуть с себя внезапно навалившуюся вялость. Она говорила, что завтра с утра пойдет в наробраз и, наверное, сразу же получит назначение, потому что учебный год уже начался.