Горизонтальная война – снимая маски
Шрифт:
«Я люблю тебя больше жизни и ещё чуть-чуть», — неровные буквы, вырезанные обыкновенным перочинным ножом скакали то вверх, то вниз. И подпись: Рома Б. На глаза набежали слёзы, в груди защемило, закололо.
— Ромка, — всхлипнула я, гладя буквы. — Мне тебя так не хватает... так больно, Ромочка. Сил никаких нет, никто не сможет тебя заменить. Никто и никогда, — зашумевший в кронах ветер, вторил моему отчаянию.
Лить слезы на холоде не очень хорошая идея, но я даже не пыталась остановить солёный поток. Глухая тоска снедала душу, и сколько бы ни миновало лет, в моей памяти был жив образ лучшего
Простояв некоторое время, я смахнула слёзы и двинулась в обратную сторону. Лиза, Лизонька, моя девочка, моя отрада. И пускай её папаша самый худший человек на земле, она моя яркая звезда, помогающая идти вперёд даже тогда, когда есть силы только ползти.
Остановившись перед входом, я постучала ботинками друг об друга, и нажала кнопку. Страшно подумать, в каком сейчас состоянии мама. Из-за двери донёсся смех.
Смех?!
Округлив глаза, я следила за тем, как медленно и нехотя поворачивается массивная ручка, как взмахивает крыльями металлическая птичка над глазком. Смеялась не дочь.
— Да? — из-за двери высунулась довольная мама и тут же скисла. — Что ты здесь делаешь?
— Мам, — я прочистила горло и перевела дыхание: — Тебе звонили?
— Мне много, кто звонит, — сощурилась она, отчего под глазами побежали тоненькие морщинки. — Я забрала Лизу на выходные, хотела съездить на лыжную базу. Так зачем ты здесь?
— Мы так и будем стоять на пороге? — начала издалека я.
Наклонив по-птичьи голову набок, мама ухмыльнулась и распахнула дверь. Ну надо же. Думала, до вечера продержит на улице. Шум голосов из гостиной подсказал, что у мамы гости. Они-то и смеялись. Один из голосов был смутно знаком, где-то я его уже слышала.
— Мам, — стряхнув с пальто белые крупинки, я села на софу и сцепила руки в замок. — Папа умер.
Голос дрогнул, как будто только сейчас я осознала весь ужас нового положения. Не смея поднять на мать глаза, чтобы не столкнуться с истерикой, я поджала губы и отвернулась.
Через несколько секунд, поняла, что плакать и рыдать мама не собирается. В недоумении посмотрев на неё, я заметила тень усмешки, которую она попыталась спрятать, да не успела.
— Мам, ты слышала, что я сказала?
— Слышала, — невозмутимо ответила она. — Сергей умер. Мне звонили два часа назад. Ты за этим приехала? Так могла не торопиться.
Ни единый мускул не дрогнул на застывшем фарфорово-кукольном лице. В глазах мамы была усталость и... брезгливость? Она держалась спокойно, сложив на груди руки и, поигрывая тонкими пальцами по плечу.
— Мам? — в голову закрались сомнения в её адекватности. Разве нормально никак не реагировать на смерть супруга?
— Мелания, — вздохнула она, поправляя безупречное каре, — поезжай домой. Видимо, теперь у тебя будет очень много работы. Лиза поживёт пока у меня.
— Нет, — я поднялась, снимая ботинки. — Лиза поедет со мной домой. Никакой поездки на базу и проживания с тобой.
— Ты не имеешь права запрещать нам видеться, — задрала она подбородок.
— Я не запрещаю. Я говорю о том, что жить с тобой она не будет. Мы проходили это уже не один раз. Где она? — я высунулась в коридор, разматывая шарф.
Мама цыкнула и подбежав, перегородила собой проход:
— Лиза останется здесь. Ты ничего не можешь ей дать. Такая же как отец — помешанная на работе. Оставь ребёнка в покое! — она выталкивала слова сквозь сжатые зубы, шипела, едва ли только ядом не плевалась.
— Благодаря этому помешательству, — напомнила я, — ты сейчас имеешь всё, что хочешь. Отец из кожи вон лез, лишь бы угодить твоим капризам. Совесть поимела бы.
Молча отодвинув её в сторону, я пошла на голоса и у дверей в зал остановилась как вкопанная. Гостями матери оказались Домогаровы. Мать и отец близнецов, Лариса и Виктор.
— Мелания? — подняла тонкую, смоляную бровь Лариса Витальевна. — Что ты здесь делаешь?
Гостья держала высокий бокал за ножку, в котором плескалась соломенная жидкость. Пригубив вина, Домогарова растянула ядовито-красные губы в улыбке и кивнула.
— Папа скончался, — ровно откликнулась я, скользя взглядом по комнате и ища дочь. — Я приехала сообщить об этом матери и помочь. Но, видимо, в моей поддержке она вовсе не нуждается.
— Прими мои соболезнования, — густой бас Виктора Домогарова привлёк моё внимание.
Как необычно, а ведь они абсолютно не похожи, впрочем, как и я с родителями. Домогаров Виктор был высок, хорошо сложен для своего возраста, глаза у него были зелёные, а волосы светлые, практически белые. Этакий русский богатырь в костюме. Тогда как братья были жгучими брюнетами с синими глазами и чудились мне прямыми потомками Кощея. Да даже Лариса Витальевна была светлее, чем они. Высокий свитер крупной вязки прикрывал Виктору горло, ноги с броскими носками апельсинового цвета были поджаты. Очень тепло и по-домашнему, но что-то здесь не так. Где слёзы матери? Почему они веселятся, если узнали, что отец умер?
— Я уже ей сказала, что Лиза останется здесь, — вмешалась мама. — Витя, освежи мой бокал. Не видишь, что ли, он совершенно пуст.
Пройдя мимо, мать опустилась в кресло перед зажжённым камином и сложила одну ногу на другую, поигрывая носком туфли. Надменная, как и всегда. Нос кверху, широкая бровь приподнята, тонкие губы поджаты и растянуты в ухмылке. Даже ямочки на щеках не скрашивали общего впечатления. Мать была стервой, и ничуть не стыдилась своего поведения и нрава.
— Цирк какой-то, — прошептала я, выходя. — Лиза! Лиза, ты где?
— Сучка маленькая, — шикнула громко мать, привставая. — Сказала же, что она останется со мной!
— Обойдёшься, — не поворачиваясь, обронила я. — Лиза моя дочь. Не устраивай скандал при гостях.
— Они мои родственники будущие — осклабилась мать.
— С какого перепугу? — я даже застыла. — Присмотрела себе одного из братьев? Старовата ты для них, не находишь?..
— Вырвать бы тебе поганый язык, — поморщилась она. — Не я, а ты выйдешь замуж за Глеба. Я твоя мать, я так сказала, и так будет!