Горькая истина
Шрифт:
– Что, – говорю я, – командовать смирно нижнему чину? Отказываюсь. Произведите его в офицеры, тогда я буду ему командовать.
Повертываюсь и хочу уходить.
– Постойте, товарищ, – говорят мне, – мы вас заставим командовать вашему ротному командиру, довольно вы нашей кровушки пили, довольно на нас ездили. Теперь мы на вас будем ездить. Мы вам покажем.
Я пожал плечами и вышел из помещения ничего не ответив. Я даже не обозлился, до того мне было смешно в эту минуту. Слова насчет «пития крови» были уже популярными в Петрограде, и служили насмешкой на счет революционной солдатни. Вскоре, однако подпрапорщик был смещен, и ротным командиром назначен офицер. Во всяком случае «демократические начала» весьма быстро проникали в российскую республиканскую
Впоследствии А. Ф. Керенский произвел подпрапорщика Кустова в «прапорщики революции».
В Ницце, в августе 1977 года, я лежал в госпитале. Одна из сестер сказала мне, что ее отец русский, что ему 70 лет, и фамилия его Кустов. Кустов? Я попросил спросить ее отца, не служил ли его отец в Императорской Гвардии? Оказалось, что он служил Лейб-гвардии в Московском полку!! Его сын, отец госпитальной сестры, пришел навестить меня в госпиталь. Он родился в казармах нашего полка (подпрапорщики имели комнату и кухню при ротном помещении). Мы долго и дружески беседовали, и я даже рассказал ему об инциденте, который у меня случился с его отцом ровно 60 лет тому назад.
68
Текст напечатан на позднейшей вклейке в «Записки».
В августе 1917 года Керенский произвел Кустова в «прапорщики революции».
Вернувшись в свою деревню после демобилизации, где его знали, как «нижнего чина», он проболтался, что, дескать, он «гвардейский офицер». За это его и расстреляли.
Собеседнику моему было тогда 11 лет. Он был кадетом Псковского Кадетского корпуса.
Я служил в Северо-Западной армии генерала Юденича [69] , и он тоже обретался в отряде Балаховича [70] в этой же Армии.
69
Николай Николаевич Юденич (1862–1933) – военачальник. Генерал от инфантерии. Участник Первой мировой и гражданской войн. В эмиграции жил во Франции.
70
Станислав Никодимович Булак-Балахович (1883–1940) – военный и политический деятель. Участник Первой мировой и гражданской войн. Ротмистр Русской императорской армии, полковник Красной армии, генерал Белой армии, армии Белорусской народной республики и Войска Польского.
Внучка подпрапорщика Кустова пригласила меня в свой дом обедать, где я и познакомился со всем потомством этого незадачливого «гвардейского офицера».
Несмотря на мой столь неудачный дебют, я всё же продолжал регулярно ходить в батальон, и обучать мою «литерную роту» новобранцев. у меня был очень хороший и приличный фельдфебель, отличные унтер-офицеры и занятия шли очень гладко и успешно.
Унтер-офицеры отлично знали свое дело, я ни во что не вмешивался, иногда делал замечания, которые беспрекословно принимались. Изредка я сам производил учение, как бы для контроля. Мужчина создан для военной службы. Еще мальчишками начинается игра в солдатики. Мои девятнадцатилетние новобранцы безусловно увлекались. Определенно нравилось им ходить строем, давать ногу, задирать штыки винтовок и петь песни. Иногда даже веселились. В роте был новобранец эстонец, не понимающий ни слова по-русски, очень комичный, белобрысый, толстый, с серьезным, но растерянным лицом. Он не понимал команд. Сделает рота какой-нибудь прием, он смотрит, что делают соседи и с опозданием старается имитировать. Немало было смеху.
Я был вполне доволен этими занятиями.
В одной из бывших офицерских квартир устроили Офицерское собрание. Мы выбрали хозяина собрания – прапорщика Несвицкого и он, без труда, нашел прежнего повара и половых.
А мы то опасались, что они сочтут для себя унизительным работать в собрании.
Создавалось подобие нормальной военной жизни батальона. Назначался дежурный офицер. Производился развод караулов. Вначале солдаты не хотели брать «на краул». Их демократическое достоинство запрещало делать этот ружейный прием перед офицером.
Обыкновенно дело происходило так: начинался развод. Караулы были очень велики. Прапорщик обходил солдат, требуя подтягиваться, делал замечания насчет формы, одежды, посылал иногда в казармы то одного, то другого солдата исправить неточности и опущения обмундирования.
К сожалению, офицер не имел никакой абсолютно власти и не мог налагать взыскания. Солдаты теряли терпение и начинали злиться.
Когда развод принимал более или менее приличный вид, командовали «на краул». Часть солдат исполняла команду, другие «протестовали» и отказывались. Прапорщик командовал «отставить», и всё начиналось сначала. Каждый раз происходила такая комедия.
Мы, Прапорщики, буквально лезли из кожи, чтобы забрать солдат в руки. Мы делали это индивидуально по собственной инициативе. Ни разу мы не встретили поддержки сверху. Ни разу ни Временное Правительство, ни подчиненный ему Штаб Петроградского Военного Округа не оказал нам поддержки. Наоборот, в батальонный комитет приходили демагогические распоряжения, полные напыщенных фраз о революции, демократии, «сознательности» солдатских масс и т. д., и подрывали наши одинокие попытки заставить солдат подчиняться своим офицерам.
Мы, Прапорщики, со всей нашей юностью и чистотой сердца отдались этим усилиям воссоздать Армию. Но и среди нас нашлись попутчики революции.
Подпоручик Сибирский был избран председателем батальонного комитета и членом совета рабочих и солдатских депутатов. Он никогда не бывал в нашем новом Собрании, ничем не командовал, а занимался только пропагандой коммунизма. Он окружил себя помощниками-солдатами и повел в нашем батальоне бешенную советскую агитацию. Не в нашей власти было ему помешать: с необычайной слепотой Временное Правительство, роя себе яму, разрешало пропаганду, руководствуясь принципами демократии. Одним словом, всё было в порядке вещей – «охраняли завоевания революции», немного занимались строевыми занятиями, лущили подсолнухи, часовые теряли на посту винтовки, заседали в Комитете и служили объектом страшнейшей по своей примитивности большевицкой пропаганды. Отношение к офицерам было благодушное. В общем это было существование по инерции. Не было никакой созидающей силы, но зато была масса разрушающих.
Однажды подходят ко мне несколько солдат и говорят:
– А помните, господин Прапорщик, ночью 28 февраля на Лесном проспекте вы встретили несколько солдат? Вы еще с ними разговаривали. Вы были переодеты в солдатскую шинель.
– Как-же, как-же, – говорю я, – помню.
– Ну, так это были мы и вас обузнали.
– Почему же вы меня не тронули?
– Да что же, господин Прапорщик, вы молодые и худого нам ничего не сделали.
Этот разговор еще лишний раз показал, что не всё было потеряно, еще можно было восстановить Армию и спасти Россию. Но Россия приносится в жертву демократий.
Постепенно чувствуя, что власти никакой нет, слыша зажигательные речи Ленина из дворца Кшесинской, читая «Правду» и другие коммунистические шедевры, солдаты стали распускаться: начали ходить без погон, без ремней, подсолнечная шелуха засыпала Россию. Почти перестали выходить на занятия. Теряли воинский вид.
Несмотря на всё происходящее, мои однополчане и я всё же верили, что это только временное состояние, что придет решительный человек и приведет всё в порядок.