Горький без грима. Тайна смерти
Шрифт:
Вот это-то и было абсолютно неприемлемо для Сталина. Как можно допустить демонстративный отход от традиций Маяковского, последовательно обслуживавшего власть! «Правда» объявила, что опера Шостаковича не только «сумбурна», но и «абсолютно аполитична».
Представляется, что Шостакович стал жертвой тоталитаризма не только потому, что писал «неправильную» музыку. Но еще и потому, что как выдающегося композитора аттестовал его именно Горький. «Правда» должна была выступить против Шостаковича еще и потому (а может быть, уже потому), что Горький был «за».
Сталин уже выпестовал особую категорию исполнительных чиновников, которые чуяли «крамолу» за версту. А что, как не крамола — попытка уйти от выполнения нужных руководству задач общественного строительства, прикрываемая всякими там разговорчиками об эстетической специфике искусства? Статья об опере Шостаковича
Удар по противнику должен быть не только точным, но и массированным. Один выстрел — это все-таки один выстрел, даже если нанесен из главного орудия. Совсем другое дело — залп. Тут количество переходит в качество.
И вот в «Правде» одна за другой появляются статьи: 6 февраля — «Балетная фальшь», 20 февраля — «Какофония в архитектуре» и, наконец, 1 марта — «О художниках-пачкунах».
Что касается кинематографа, наиболее массового из искусств, — вождь еще раньше сделал его предметом персональной опеки, многие сценарии читал с карандашом в руках. Характерен такой случай. В 1934 году вышла лента М. Дубсона «Граница», восхитившая Горького и Роллана и удостоенная положительной рецензии в «Правде». Горький ставил ее выше «Чапаева», признанного картиной эталонной (был даже брошен характерный для того времени лозунг: «Создадим „Чапаева“ о колхозном строительстве!»). Реалистический фильм о жизни пограничного с СССР еврейского села очень интересен и характерами, и деталями местечкового быта, и своеобразным юмором. Фильм, однако, недолго продержался на экранах, а в 1938 году Дубсон вынужден был сменить Ленфильм на тюремную камеру. Можно было бы привести печальные примеры из опыта А. Довженко и других режиссеров…
Литература, однако, требовала особого внимания. Но вот тут возникает осложнение. Он, Горький! Печатать руководящую статью о литературе без его ведома нельзя. Будет выглядеть как явный вотум недоверия. Но и говорить с ним на эту тему трудно. Может проявить неуправляемость. Вот и приходилось пока ограничиваться выступлениями относительно частного характера. Вслед за последней из четырех статей цикла, первомартовской, «Правда» неделю спустя ударила по Булгакову. Статья о Мольере получила название в духе складывающейся на глазах тенденции: «Внешний блеск и фальшь содержания». Но Хозяин отлично понимал, что именно литература среди других видов искусства является главным источником инакомыслия.
В это время Сталин уже не ограничивался личными указаниями, вмешательствами. 17 января 1936 года был учрежден Комитет по делам искусств при СНК СССР, призванный осуществлять жесткую систему руководства художественной культурой.
Председателем Комитета был назначен Платон Керженцев, партфункционер, руководивший перед этим Всесоюзным радио. Сколь глубоко и творчески понял он свои новые функции, говорит один из первых шагов, предпринятых им. В секретной докладной записке Сталину и Молотову он сообщал о содержании беседы, проведенной им с опальным композитором. «Я ему посоветовал по примеру Римского-Корсакова поездить по деревням Советского Союза и записывать народные песни России, Украины, Белоруссии и Грузии». (Ну, как же обойтись без республики, породивший любимую песню вождя «Сулико»!)
Мало того, услужливый чиновник предложил гениальному композитору «перед тем, как он будет писать какую-нибудь оперу, или балет, приносить нам либретто и в процессе работы проверять отдельные написанные части перед рабочей или крестьянской аудиторией». (Как раз в эти времена Ильф и Петров писали в одном из своих фельетонов: «В каждом деле найдется свой дурак, который аккуратно доведет его до абсурда»).
Впрочем, через два года выяснится, что Керженцев в разгроме «формалистического театра Мейерхольда» будет недостаточно активен, а потому с позором изгнан с занимаемой должности. А на смену ему придет молодой и более смекалистый Михаил Храпченко, которого сделают позже и академиком, и лауреатом Ленинской премии…
Но вернемся к Горькому.
Он, в сущности, оказался в безвыходном положении: ему затыкали рот. К тому же он безвыездно жил в Крыму, которым правительство
Но играть в молчанку без конца было глупо: какие-то контакты с этим вождем, за неимением другого, поддерживать было необходимо. Тем более, что статья о Шостаковиче в «Правде» от 28 января появилась в «сопровождении» горьковских выступлений. Двадцать шестого была напечатана его статья «От „врагов общества“ — к героям труда», а сразу же после «Сумбура»…, на другой день — приветствие Р. Роллану по случаю 70-летия. Что может подумать друг у себя в Вильневе, услышав переводы всех этих публикаций из уст верной супруги Марии Павловны? Кто как не Роллан знал о его преклонении перед Шостаковичем! 17 февраля Горький пишет Сталину. Просит помочь двум изобретателям, работа которых требует внимания ввиду ее государственной значимости. Заканчивается письмо горячим одобрением успехов развернувшегося под непосредственным руководством ЦК стахановского движения.
Не то что о Шостаковиче, вообще ни о литературе, ни об искусстве — ни слова. Как будто никакой правдинской статьи вообще нет в природе!..
Между тем страсти в среде интеллигенции накалялись. Художественная общественность столицы прореагировала на статью очень активно. В справке Секретно-политического отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР, подготовленной не позднее 11 февраля 1936 года, излагаются суждения писателей.
В. Гроссман (прозаик): «По моему мнению таких статей писать нельзя. Шостакович, по моим сведениям, еще крепится, к тому же за него — Европа. Но все же ему сделали незаслуженно тяжелую участь».
Андрей Платонов (прозаик): «В области искусства у нас строится все случайно, иногда на личной почве. Пример — рецензия в „Правде“: „…Ведь пьеса идет больше года, все ее вовсю расхваливали, и вдруг такой анонимный разнос. Ясно, что кто-то из весьма сильных случайно зашел в театр, послушал, ничего в музыке не понимая, и разнес. Действительно выходит дико…“»
В. Канторович (прозаик): «Я считаю, что статья о Шостаковиче — очень грозный признак. И так как там есть намеки и о „мейерхольдовщине“, и о левых трюках в поэзии, я думаю, что это начало к возврату рапповских времен. Под флагом борьбы за простоту будет создана какая-то негласная цензура еще хуже, чем РАПП».
К. Доброницкий (член ВКП(б)) (литератор): «Статья помещена Мехлисом после звонка из ЦК. Это прямая директива — бороться с формальными изысканиями… Теперь все композиторы будут писать песенки для народа. У нас если наверху скажут „а“, то внизу произнесут всю азбуку».
А. Штейнберг (поэт): «Это нельзя назвать иначе, как хулиганским наскоком, причем ужасно то, что нельзя даже защищаться».
А. Гатов (поэт и переводчик): «Редактора теперь начнут во всем видеть опасное новаторство. В литературе и искусстве будут процветать натурализм, дурная панферовщина…» (Ах, как жаль, что Горький не мог услышать из всего сказанного хотя бы этого, последнего словечка!).
Напомним еще раз, что записка о подобных умонастроениях писателей (очевидно, по доносам сексотов) поступила в ЦК не позднее 11 февраля, да еще с многозначительной пометкой начальника отдела: «Г. Ягоде доложено». На литературном небосклоне начинали сгущаться тучи тридцать седьмого года…
10 марта (а потом еще 26 и 31) пройдет общемосковское собрание «писательской общественности», на котором выступления будут звучать совсем иначе. Некоторые авторы, которых уж никак нельзя было упрекнуть в формализме, например А. Толстой, на ленинградском «антиформалистическом» собрании не без цинизма говорил: «уж лучше я сам себя, в порядке самокритики, обругаю за формализм, чем это будут делать другие».
Как раз в это время, в начале марта 1936 года, М. Кольцов привозит к Горькому в Тессели Андре Мальро и Исаака Бабеля.
А. Мальро приехал к Горькому как представитель французского объединения писателей, чтобы обсудить с ним вопросы дальнейшей работы Международной ассоциации в защиту культуры.
Горькому было о чем поговорить с гостем. Личностью тот был явно незаурядной. Не случайно Р. Роллан в письме Горькому от 28 декабря 1934 года относит Мальро к числу писателей, «настроенных прокоммунистически» и особо выделяет его из немногочисленной пока группы единомышленников. «Наиболее блестящими (похожими на блеск стали) данными духовного вождя обладает Мальро: у него, пожалуй, не только самый мужественный талант, но и больше всего опыта отважной борьбы! Я опасаюсь только вспышек его лихорадочного темперамента „конквистадора“.