Горький дым костров
Шрифт:
— Премного вам благодарен, господин капитан!
— Да, да…
Он протянул Федору руку для пожатия и отпустил. Потом вызвал к себе заместителя:
— Данные насчет комиссара-немца не подтвердились, — капитан Шредер смотрел покрасневшему очкарику прямо в глаза. — Готовьте ответ на шифровку управления.
— Слушаюсь, герр капитан!
Заместитель повернулся по-уставному и вышел. А капитан смотрел ему вслед и ехидно улыбался, покачивая головой. Нет, приятель, карьеры в контрразведке тебе не сделать!
Очкарик
Вскоре капитан Шредер среди множества всяких забот позабыл об этой истории и о Федоре-Теодоре, которого определил в комендатуру. Не очень-то его затронул и обеспокоенный звонок коменданта, последовавший недели через две-три. Оказывается, Федор, отправленный за дровами на опушку ближнего леса, неожиданно исчез. А вскоре его труп со следами пулевых ранений был случайно обнаружен на лесной дороге.
Капитан Шредер отнесся к сообщению коменданта с разумным спокойствием. Что ж, война есть война! Ежедневно, ежечасно, ежеминутно гибнут люди, куда более достойные и нужные великой Германии, чем этот Теодор.
Интересно, удалось бы сохранить фашистскому контрразведчику разумное спокойствие, если бы он узнал, что предателя Федора собственноручно убил советский комиссар, а точнее политрук разведывательно-диверсионной партизанской группы?
Тот самый Иван Иванович Фрезин.
Точнее Фризен.
А если уж совсем точно — Иоганн Иоганнович Фризен.
Немец.
Советский немец.
Трое из Кулунды
Примерно за год до описанных выше событий, в самое тяжелое для советской страны время, в небольшом среднерусском городке лейтенант из местной военной комендатуры Красной Армии поздним зимним вечером негромко постучал в ставень деревянного дома на окраине.
— Кого бог принес?
Хозяин дома, инвалид войны, бывший фронтовик, старший сержант, настороженно уставился в темноту. Ночной час, совсем близко фронт, мало ли кто шастает в ночи.
— Свои, свои! Квартиранта к тебе привел на постой, открывай!
— Счас! — сразу успокоился хозяин, услышав знакомый голос.
Не так давно его вызывали в комендатуру, спросили, не может ли он предоставить пустующую комнату для размещения военных, командированных в городок по делам службы. Он согласился без долгих раздумий — понравилось, что попросили уважительно, а не в приказном порядке, как обычно водилось в военную пору.
— Вот, знакомься. Человек приезжий, — кратко и невнятно представил лейтенант своего спутника, когда хозяин пустил их в дом. — Поживет у тебя дней с десяток. А то и месяц. А то и два. Словом, сколько понадобится.
— Иван Иванович, — назвал себя новый квартирант, скинув с плеч «сидор», и протянул руку. Рука у него была крепкая и мозолистая; привычная, видать, к физическому труду.
Лейтенант из комендатуры ушел. Иван Иванович расположился в отведенной для постояльцев комнате. В ней стояло три солдатские койки — их вместе с постельными принадлежностями забросили недавно к инвалиду на стареньком дребезжащем комендантском грузовичке. Пользуясь правом выбора, приезжий занял ту, которая была поближе к окну.
— С фронта, что ль? — спросил старший сержант. Он никак не мог определить, что перед ним за птица. Обмундирование вроде военное, но без погон.
— Нет, — коротко ответил тот.
— Так-так… А откуда сам?
— Из Кулунды.
— Что это такое?
— Село на Алтае. В Сибири.
— А-а, — уважительно протянул старший сержант, — Сибирь… «Не слишком разговорчивый. Может, устал с дороги? Да и время позднее». — Ну, пора на боковую! — не стал больше расспрашивать старший сержант. — Спокойной тебе ночи!
Выспится, отдохнет — сам потом разговорится, не остановишь.
Но расчеты хозяина не оправдались. По натуре молчаливый, сдержанный, Иван Иванович не был расположен к долгим душеспасительным беседам. К тому же его предупредили, чтобы он не особенно распространялся о себе.
Первые дни Иван Иванович долгими часами бродил по тихим улицам незнакомого городка, возвращаясь к себе лишь поздним вечером, когда в доме уже спали. Потом, раздобыв в комендатуре книги, засел за них, почти не выходя из своей комнаты, к великому неудовольствию хозяина-инвалида, которому не терпелось почесать язык с приезжим из Сибири. Затем, когда и читать надоело, опять стал целыми днями пропадать в городке и бродить по живописным окрестностям.
Такой санаторный образ жизни порядком осточертел жаждавшему дела Ивану Ивановичу. Наконец не вытерпел и сходил к определившему его на постой начальству, хотя это и не рекомендовалось делать без особой надобности.
— Зачем явился?
— Когда, скажите? Сил никаких уже нет!
— Терпи!
— Намекните хоть!
— Придет час — не намекнем, прикажем!
Сколько же можно ждать! Никогда не думал Иван Иванович, не знавший в своей жизни, пожалуй, ни одного по-настоящему свободного дня, что это за такая нудная и утомительная работа — ничегонеделание!
Однажды, вернувшись домой после очередной бесцельной ходьбы по исхоженным вдоль и поперек улицам, застал у себя в комнате нового жильца. Узнал его с первого же взгляда. Георг Баумгертнер. Старый знакомый, земляк. Их семьи там, в Кулунде, дружат, поддерживая друг друга в трудную пору. Шагнул к нему обрадованно:
— Георг!
— Иван! — поразился тот. — Вот так встреча! — и кинулся обнимать.
— Ты тоже здесь? — Иван Иванович одобрительно хлопнул его по плечу. — Я рад, очень рад!