Горькое похмелье
Шрифт:
– Отправляемся, батько! – крикнул Черныш, открыв крышку карманных часов.
– Поехали, Галю, немножко повоюем! – обратился Нестор к жене.
Как и при встрече Дыбенко, учительница была в кожаной куртке, туго перехваченной поясом с кобурой, в длинной черной юбке, в красной, назло вражеским стрелкам, косынке. Ну, ничем не отличить от Коллонтаихи. Только что не барского рода, сельская барышня. Детство в хлеву и на огороде: это все же было заметно.
Хлопцы подали Нестору и Галине руки, втянули в теплушку. С особым рвением внесли в вагон чернобровую хохотушку Феню,
Первый такой поход батьки Махно. Дальний. Со стратегическим прицелом. Конечно, невелико войско: два эшелона неполного вагонного состава. Но Нестор знал: в каждом селе, на каждом полустанке – короткая остановка. К ним будут присоединяться человек по сто, а то и по двести. С оружием. Опробывалась новая, партизанская тактика: если нужно нанести концентрированный удар – «все до кучи»! Если выяснится, что у противника перевес и это грозит разгромом, вновь разбегутся по селам. Оружие – под сено, в подпол, в тайные склады. Коней – в «колки», по балочкам. Что, где, почему? Ничего не знаем, не слыхали. Мы – мирные селяне: пашем, сеем. А если батько вновь покличет – опять «до кучи»…
Или – другая тактика. Всюду мелкие укусы, удары, отскоки. Кто ударил? Где батько Махно? Только шо был туточки. Где? Та он там, на севере. Не, не спорьте – на юге. Да шо вы такое говорите – на западе…
Это ж сколько тогда надо войска, чтобы одолеть несколько тысяч повстанцев? Миллион? И миллиона не хватит! Вон у немцев был миллион! И что?
Покачивался вагон, покачивался и Махно, сидя на жесткой лавке и закрыв глаза. Думал. Как мужику генералов перехитрить? Генералы-то тоже не вчера из академий выскочили. В огне Великой войны кожу опалили, пулям не кланяются, от штыка не убегают…
Эшелоны останавливались часто, то на полустанке, а то и в чистом поле. Подъезжали селяне. Кто на чахлой лошаденке, в рваной шапке, с виду дурак дураком! А кто – на бедарке-однооске, похожей на ту, что бегает по ипподрому.
А еще подходили к поезду бабы или молодички, с виду развеселые, где-то наугощавшиеся. Отыскивали батьку или веселого немца Кляйна. Шептали. Махали по сторонам руками. В общем, рисовали картину: где какие войска или, напротив, что здесь никого не видно и не слышно. Добровольная разведка, которая вроде бы никуда не глядит, ничего не записывает, но все видит и все подсчитывает.
Как-никак здесь повсюду земля махновской загадочной республики с ее зыбкими, никем не очерченными границами. Может, от края до края в ней тысяча верст, а может, только сто. Никто не знает, даже сам Нестор Махно.
На одной из остановок Яков Озеров перебрался в теплушку к батьке. Нестор попробовал завести с ним разговор. Интересовался, почему так? Еще вчера не было тут никаких белых или, как их там, кадетов. И казаки были смирнее чумацких волов. Как же так получилось, что из двух-трех тысяч офицерского войска теперь выросла армия: почти весь Дон, вся Кубань у них, уже по Донбассу гуляют, под Воронежем стоят, за Царицын бьются? В чем тут дело? Говорят, интервенты помогают, мировой империализм раздувает
Озеров, воюя вместе с Дыбенко, многое повидал, к тому же штабс-капитан был с политическим кругозором. Может, кое в чем разобрался?
Оторвавшись от планшета, Яков продолжил морщить лоб. Ответил словно бы нехотя, не уходя далеко от своих мыслей:
– Большевики оказались дураками.
– Постой, но ты же сам за большевиков!
– Не совсем. Я – максималист.
– Это шо ж за зверь такой?
– Он на большевика чем-то смахивает. Издалека. А если присмотреться…
– Ты без выкрутасов… попонятнее растолкуй.
– Мне вот, как и тебе, попервам большевики шоры на глаза натянули, чтоб только одну линию партии видел. Но есть настоящие большевики, думающие. Вразумили: не надо было народ злить. Опыты сначала в лабораториях ставят, а потом уже на заводе или где там. А не то взлетит завод на воздух… Так оно и вышло.
И Озеров стал неторопливо рассказывать. Началось с того, что казачков сильно обидели. Мол, чуждый элемент. Ненужный для будущего. Ни работы им, ни пропитания. Разве что в заложники. Ну и все такое… Вообще, полнарода – чуждые. Сами же разбудили недовольство. Вон Рудольф Фердинандович Сиверс, организатор Красной гвардии. Что он под Ростовом творил! Расстрелы, грабежи! Казаков под ноготь. Вот и стали воспринимать большевиков как оккупантов собственной страны. И началась эта самая Гражданская война. И не скоро закончится.
Махно слушал, задумчиво кивал. Он уже видел результаты советских опытов в деревне.
– Постой, Яша, так ты, может, против этого… против социализма?
– Я б тогда с тобой не ехал в одном вагоне. Я за социализм, потому что это хорошее дело. Но я против того, шоб социализмом бить по голове, вместо того чтобы сеять его в головы для постепенного урожая.
– Толково говоришь! – Махно даже обрадовался. Еще немного, и он выведет Озерова на анархический путь…
Но Яков словно услышал батькины мысли.
– Анархизм – другая крайность, – сказал он. – В России всегда анархизма был избыток. Мы – народ, склонный к бродяжничеству и манне небесной, без трудов. Так что без порядка нам смерть.
Батько хотел возразить, но Озеров отмахнулся:
– Так или не так, а белых надо бить! Другого пути нет. История так распорядилась… – И он заговорил уже о другом, о более понятном: – Я вот что думаю, батько. Деникинцы высадились на станции Розовка. Зачем? Ясно: им нужна Цареконстантиновка, узловой центр. Нас они там не ждут, пойдут туда маршем…
Озеров четко, как преподаватель в аудитории, объяснил Нестору и окружившим их командирам, что Белая армия еще очень неопытная в Гражданской войне, хотя в основном и офицерская по составу. Крестьянскую армию всерьез не воспринимает. Какая там у мужиков дисциплина, какое вооружение? Курам на смех. Офицерский полк явно идет занять не только узловой пункт, но и весь этот район, состоящий сплошь из немецких колоний, где они ожидают встретить хороший прием и надеются пополниться добровольцами.