Горняк. Венок Майклу Удомо
Шрифт:
А ведь Удомо сказал, что предаст меня. Ясно сказал, а я не понял. Спросил, как бы я поступил на его месте. И я ответил. Но зачем же понимать так буквально? Я бы никогда не пошел на такое, что бы я там ни наговорил ему. А может, пошел бы?.. Кто знает? Такие вещи можно решить, только когда с ними столкнешься, как столкнулся Удомо… Теперь уже скоро. Очень скоро. Как это люди молятся? Господи, я исполнил свой долг, я пытался помочь своему народу стать свободным и за это умираю. Какая же это молитва? Что такое молитва? Мария! Господи, прошу тебя, спаси
Они уже вышли из джунглей и шли в высокой траве по направлению к деревне. Слева и справа горели фары грузовиков. А перед ними расстилалась Плюралия.
Я умру на воле, под открытым небом, и луна будет свидетельницей моей смерти.
Солдаты остановились. Остановился и он. Он слышал, как кричала Мария. Бедная Мария! Женщина, рожденная для скорби. Так сказано о матери Иисуса.
Один из белых сунул что-то ему в руки. Автомат, который оставил Джозеф.
Значит, вот как это произойдет… Пули из него, конечно, вынуты.
— Идите, — сказал белый.
Он расправил плечи и пошел вперед. И тут его обуял страх. Он ощущал его каждой клеточкой своего тела. Ему было страшно, как никогда в жизни. Бежать, бежать! Ведь это смерть… Навсегда… Мария! О боже…
Чей-то крик разорвал ночную тишину.
— Мхенди!
Он обернулся. Выстрела он не слышал. Только острая мгновенная боль. И все…
Когда прогремел выстрел, Мария испустила протяжный, исполненный муки вопль и повисла на руках у белого, который продолжал удерживать ее.
Белый отнес ее в палатку, положил на постель и укрыл одеялом. Потом пошел к костру, где его ждали остальные.
— Пошли! — резко бросил он.
Обморок Марии перешел в глубокий сон — таким сном спят люди, перенесшие тяжелое потрясение.
Когда она проснулась, было уже утро. Она долго лежала без движения, уставившись в полотняный потолок палатки. Потом встала и вышла. В лагере ничто не изменилось. Только костер догорел дотла. И тут она увидела зеленых змеек, которые, свившись в клубок, спали в теплой золе. Мария подошла совсем близко и долго смотрела на них. Потом подняла босую ногу, помедлила секунду и решительно наступила на зеленый клубок. Змейки кинулись на нее, извиваясь и жаля раз за разом. А затем заскользили прочь, спасаясь в густом кустарнике.
Мария пошла обратно в палатку и легла на постель… В глазах начало темнеть… Скоро она будет с Мхенди, со своим мужем. Закрыла глаза и стала ждать. Боль поднималась все выше, но это такой пустяк… О, Мхенди!..
7
Пол Мэби был пьян. Еле держась на ногах, он подошел к столу и налил себе виски. Потом, натыкаясь на стулья, чуть не падая, с трудом добрался до окна и повалился в кресло.
Комната была погружена в темноту. В темноту был погружен весь мир. Он поднес стакан к губам, сделал большой глоток. Его всего передернуло. Он поставил стакан на подоконник.
В дверях появился слуга.
— Хозяин…
— Чего тебе? Убирайся отсюда! Сукин сын, сволочь! Убирайся!
Мэби замахнулся на него и упал на пол.
Слуга не уходил.
— Хозяин будет лотом хворать. Как так можно— пить, пить, ничего не кушать? — Он вошел в комнату и зажег свет.
Мэби дополз до окна, схватил с подоконника стакан и швырнул в слугу… Стакан попал слуге в грудь, виски залило рубашку.
— Убирайся к черту, мерзавец! Убирайся! — Он искал, чем бы еще кинуть.
— Пожалуйста, хозяин…
— Убирайся!
Мэби швырнул в слугу пепельницу. Но тот сумел увернуться.
— О-хо-хо, хозяин… — Слуга тяжело вздохнул и вышел.
Мэби нашел другой стакан, налил виски, потушил свет и, шатаясь, пошел к своему креслу у окна.
— Я не хочу думать, — плачущим голосом сказал он. — Я хочу напиться вдрызг, чтобы ни о чем не думать.
Он отхлебнул еще, пролив остатки на себя.
— Он был моим другом… другом… моим другом…
Дверь снова приоткрылась.
— Сукин сын! — закричал он. — Я тебе сказал, катись к черту! Я убью тебя! Убирайся, пока цел. Вон!
— Это я, — раздался голос Удомо. — Это я, Мэби.
Удомо включил свет. Мэби с трудом повернул к нему голову.
— В самом деле. Наш премьер-министр. Прославленный владыка Удомо. Чего тебе?
Удомо вошел в комнату.
— Я хочу поговорить.
— А я не хочу. Не хочу я говорить с тобой! Ни с кем не хочу говорить, Уходи! Завтра я снова буду на тебя работать. А сегодня я оплакиваю своего друга. Уходи!
— И я оплакиваю его, Мэби.
— Ты? — Мэби поморгал и уставился на Удомо. — Ты способен кого-нибудь оплакивать?
— Представь себе… Можно мне виски?
— Сделайте одолжение, ваше величество. Боюсь только, что я не в состоянии прислуживать вам, так что наливайте себе сами.
Удомо подошел к серванту и налил виски, не разбавляя.
— Тебе нужен свет?
— Нет. Но, по всей вероятности, я должен сообразовываться с желаниями своего премьер-министра.
Держа бутылку в руке, Удомо потушил свет и сел напротив Мэби. Одним глотком он осушил свой стакан и налил еще.
Мэби хихикнул и стал раскачиваться из стороны в сторону.
— Наш славный премьер-министр, кажется, запил. Заливает горе вином? С чего бы это? Расскажи мне, в чем дело, владыка Удомо. Я ведь не иностранная делегация, прибывшая с официальным визитом. И не толпа, которую нужно растрогать до слез… В чем дело? Что тебе от меня надо?
Наступило долгое молчание. Затем Удомо сказал:
— Я должен сказать кому-нибудь… Тебе. Я убил его…
Мэби был слишком пьян, чтобы услышать муку в голосе Удомо; слез Удомо в темноте видно не было.