Город энтузиастов (сборник)
Шрифт:
Приветствия от губисполкома, от губкома, горкома, от профсоюзов, от рабочих заречной стороны, приветствия от организаций, приветствия, наконец, от отдельных лиц, телеграммы из центра, речи, поздравления…
Бобров стоял на трибуне. И несмотря на то, что не раз и в приветствиях, и речах, и поздравлениях упоминалось его имя с самыми лестными для него эпитетами, из которых каждый когда-то переполнил бы его гордостью, он не слушал ни речей, ни поздравлений, ни приветствий. Он видел тут же рядом с собой товарища Лукьянова, сохранявшего строгую серьезность председателя торжественного митинга, Алафертова, успевшего
А дальше опять знакомые лица: прислонился к фонарю Михалок, Палладий Ефимович, сопровождающий товарища Ерофеева как верный и преданный оруженосец, подрядчики, изобретатели, машинистки, плотники, каменщики, столяры, землекопы, – люди, которых он ежедневно видел, которых он знал настолько, чтобы чувствовать тайные пружины, управлявшие их действиями.
А дальше сбитая в плотную массу толпа, среди которой трудно найти знакомое лицо, трудно даже различить и самые лица, – многоголовое существо, управляемое единой волей, единым желанием.
Но так ли это? Что такое толпа? Существует ли она? Может быть, это только граница знания пружин, управляющих действиями каждого отдельного человека: вся она, замершая сейчас в ожидании слов, которые раздадутся с трибуны, – одно целое. Но каждый из толпы смотрит в свою сторону, каждый отделяет себя от другого, у каждого свои мысли, свои чувства, свои желания. Может быть, втайне они ненавидят друг друга, может быть, завидуют, может быть, каждый не усомнится через труп другого добыть свою долю счастья – свою долю славы, богатства, любви. И каждый стремился здесь на постройке получить эту свою долю, но вместе с тем принес труд, знание, опыт, энергию и мысль, памятником которых и будет этот чудесно выросший город.
– В каждом из нас чёрт, а все вместе – церковь божия, – вспомнились ему слова архитектора. – Не церковь, а мощный коллектив строителей новой жизни, если есть рука, направляющая и ограничивающая все эти отдельные чувства и желания…
Что же такое он, Бобров? Руководитель – капитан корабля – или только матрос, один из тех, кого надо вести, кем надо руководить, кого надо направлять? Достоин ли он всех этих похвал, приветствий и поздравлений? Что он дал этому делу и что получил?..
Бобров в задумчивости не слышал, как председатель назвал его фамилию, и не заметил, как все взгляды в удивлении обратились к нему.
– Тебе говорить, что ж ты, – толкнул его Метчиков.
Бобров встрепенулся. Встал. Поднял глаза.
И вот перед ним не было уже ни Муси, ни архитектора, ни толпы разрозненных, чуждых друг другу людей, которых он видел только за минуту. Перед ним были – строители новой жизни.
И тут произошло то, что не раз происходило с Бобровым, когда он выступал перед большой аудиторией. Он забыл все заранее приготовленные слова и фразы, которые вчера еще заботливо подбирал одну к другой. Он как будто бы провалился в пустоту и похолодевшими
– Товарищи!
Толпа замолкла и насторожилась. Бобров выдержал полминутную паузу и начал говорить, сначала тихо, потом постепенно все повышая и повышая голос, постепенно наполняя его чувством и пафосом, все более увлекаясь и горячась, как молодая, неопытная лошадь, которая нетерпеливо стоит в запряжке, покусывая удила и готовясь вот сейчас сорваться с места…
– Товарищи! Никто из присутствующих на этом празднике не может приписать себе чести называться строителем города. Все вы, охваченные порывом, взвалили на себя трудности дела и благополучно пронесли через многочисленные препятствия. Вы не испугались, не побоялись споткнуться на пути, хотя многие скептические голоса останавливали вас, предупреждали, что можно оступиться.
И вот – вы победили.
– Знаете, что требовалось прежде всего? Не дерево, не камень, не железо – требовалась воля к труду и вера в победу. Требовалось еще, сломя голову, броситься в рискованное дело, преодолеть косность: требовалось не обращать внимания на те голоса, которые обвиняли нас в том, что мы затеваем авантюру.
– Так пусть же это будет авантюра. Я не боюсь этого слова. Разве все завоевания техники, которые привели нас от каменного века к социализму, не были связаны с тем, что называется духом авантюризма, владевшим предпринимателями и изобретателями? Перед нами – непочатый край, непочатые богатства, непочатые силы, непочатые возможности. Будем же верить, что и в нас самих лежат такие же богатства, в виде нашей воли, нашего упорства в труде…
– Объявляю рабочий городок открытым, – сказал кто-то позади Боброва.
Заботливо подсунутыми кем-то ножницами Бобров прикоснулся к ленте. Руки его дрожали, и ножницы только мяли ленту. Кто-то натянул ее – и освободившиеся концы под рукоплескания взметнулись немного вверх и потом медленно опустились вниз, на дорогу.
Бобров продолжал стоять на трибуне утомленный, и его глаза, в которых ничего уже не осталось от прежнего подъёма и увлечения, равнодушно смотрели вокруг, не узнавая знакомых.
Архитектор легонько взял его под локоть и сказал:
– А ведь молодец. Как у вас хорошо вышло.
И тотчас же течение толпы отделило его от архитектора, он двинулся по течению, и вместе с ним двинулись все, втаптывая в грязь валявшуюся на дороге красную ленту, стружки, неубранные сосновые ветки. Он чувствует чье-то прикосновение, поднимает глаза – и встречается глазами с Мусей.
– Дай руку, – говорит она, – а то потеряешься.
Он крепко сжимает эту маленькую сухую руку, которая так долго вела его на пути к торжеству, к победе, к славе.
– Теперь можно осмотреть город, – провозгласил чей-то очень громкий голос, – а через два часа на открытой эстраде концерт.
Митинг окончился. Колонны расстроились, толпа рассыпалась по городку. Лица, принадлежавшие к президиуму, один за другим уезжали. Бобров остался посреди площади с Мусей.
– Ну что ж, показывай город. Ведь я тут ни разу не была. Ах, какие домики! Прямо – игрушки… А где ты будешь сам жить со своей…
Она не договорила и заранее опустила глаза, не дожидаясь ответа. А в этих опущенных глазах светилась торжествующая улыбка.