Город грешных желаний (Отрава для сердец, Северная роза)
Шрифт:
Она добежала до передней комнаты покоев Джильи и уже схватилась за край портьеры, как вдруг ее остановил презрительный голос:
– Как там зовет тебя эта вечно траурная Вероника Гамбарра, дама Корреджо? Божественный синьор Пьетро? Фу-ты ну-ты! А в это время божественный синьор изумляет всю Венецию своими похождениями. Циник ты и порнограф, а никакой не божественный!
Господи! С кем это говорит Джилья в таком тоне? Неужто с Пьетро?! Да как она осмелилась?! Да он просто убьет ее!..
Троянда от ужаса замерла на пороге, но новый голос ее немного ободрил. Аретино, похоже, не так уж и сердится.
– Да, я таков! – усмехнулся Пьетро не без самодовольства. – И ни за что не хотел бы измениться. Это, знаешь ли, несравненное искусство – распознавать у каждого самое больное место и безошибочно бить именно в него.
– Ну да, вцепляться зубами, как вцепляется собачонка, – ехидно проронила Джилья. – Да чего еще от тебя ждать? Bottoli – шавки! Так, кажется, назвал великий Данте всех вас, аретинцев?
– Других аретинцев не существует. Я – один! – огрызнулся Пьетро, и по голосу его Троянда поняла, что он закипает.
– Да полно! – бесстрашно усмехнулась Джилья. – Если ты назвался Аретино, это еще ничего не значит. На самом деле ты всего лишь Пьетро Биччи, сын сапожника Луки из Ареццо, а все твои земляки столь же безродные аретинцы!
– А тебе-то что? Можно подумать, твой род восходит, самое малое, ко времени крестовых походов! Иногда мне кажется, что жизнь выбрасывает всякую шваль в Венецию точно так же, как венецианки выбрасывают мусор в каналы. Вот и тебя занесло из неизвестно какой ямы! – фыркнул Аретино. – Ну а я… Да, я из тех самых bottoli, «более злобных, чем позволяет им сила», если продолжать цитировать Данте. Но не следует забывать, что среди аретинских шавок появлялись порою и самые настоящие волкодавы, которых природа наградила вполне достаточной силой, задором, злобностью и способностью обидеть.
– Это ты о себе, что ли? – пренебрежительно спросила Джилья. – Вот уж правда, лаешь ты громко. Обидеть?.. О да! Эти твои способности не умеряются у тебя ничем, потому что ты с детства был чужд какой-либо деликатности и изысканности.
– Чужд изысканности? – взревел Аретино. – Ну и что? Я ведь не мальчик с накрашенными губами и подведенными глазками! Зато я свободен в своих грубых удовольствиях и могу поэтому считать себя счастливым. Педанты скорее лопнут от бешенства, чем обеспечат себе такую жизнь, какой живу я! Деликатность? Изысканность? Да на кой ляд тебе эта изысканность, если мой… длиннее и толще самых высокообразованных и изысканных?
Троянду словно кипятком ошпарило. Неужто это Пьетро, сладкоречивый, любезный Пьетро ругается так грязно, словно последнее отребье?! Безумная Джилья! Зачем она так разозлила человека, которому обязана всем на свете? Да Аретино сейчас убьет ее – и будет прав, потому что такая черная неблагодарность…
– Нет деликатности? – перебил ее мысли рык Аретино. – А если без нее? А если вот так? Ну, как? Это тебе как?!
Джилья пронзительно взвыла. В ее голосе слышалась боль!
Все, поняла Троянда: разъяренный Пьетро начал ее избивать. Надо немедленно остановить это. Джилья – единственный человек, который способен помочь Троянде, и хотя она самая неблагодарная из всех…
Ох, как она кричит! Да он убьет ее до смерти!
Троянда рванула портьеру в сторону – и замерла на пороге.
Аретино не избивал Джилью, хотя, взглянув на ее одежду, изорванную в клочки и валяющуюся на полу, можно было подумать, что эта безвинная парча стала жертвой лютой злобы.
Вовсе голая, Джилья валялась поперек длинного стола, у края которого стоял одетый столь же скудно Аретино и, поддерживая Джилью под колени, с силой вонзался в ее тело своим могучим естеством, выкрикивая:
– Да, я вымогаю, клянчу, курю фимиам сильным мира сего – но и злословлю. Ну и что? Tебе не нравится? А если так? – Он ударился в тело Джильи, и та выгнулась другой. – Это верно, но все это ходячая монета в наше время, которая приносит еще множество монет. На них можно купить все: жизнь, смерть, свободу, красоту… любую женщину, от невинной монахини до… до такой распутницы, как ты, моя Джилья!
Он схватил Джилью за маленькие острые грудки и потянул к себе с такой грубостью, что она вновь закричала, но принуждена была подняться. Чтобы снова не упасть, она обхватила Аретино за шею, и Троянда увидела ее лицо.
Джилья смеялась! Ей не было больно!
И Троянду осенило: это совсем не насилие. Аретино набросился на Джилью не по злобе. Они оба охвачены страстью, свирепой, грубой, звериной похотью, когда наслаждение тем острее, чем сильнее боль.
Да, правда! Аретино с размаху влепил Джилье пощечину, а та в отместку оставила десять кровавых полос на его смуглой, волосатой спине.
Tеперь взвыл от боли Аретино, а Джилья злорадно захохотала, с силой стискивая его чресла ногами и закинув голову. И тут она заметила Троянду.
Мгновение они смотрели в глаза друг другу, и все это бесконечное мгновение Троянда ждала, что Джилья с криком отпрянет от Пьетро, со стыдом прикроется.
Hичуть не бывало! Алые, вспухшие от поцелуев губы раздвинулись в улыбке, а тело ее задвигалось так быстро, что Аретино тяжело, учащенно задышал, ускорив в ответ свои мощные толчки.
– Эй… смотри, кто здесь! – шепнула Джилья, не сводя глаз с Троянды, но Пьетро ее уже не слышал: разверзнись пред ним бездны преисподние, он не заметил бы и их, самозабвенно извергаясь в распяленное тело любовницы и все крепче наваливаясь на нее всей своей тяжестью.
Тут и Джилья закатила глаза, забила кулачками по столу. Наслаждение настигло и ее… но дальше Троянда смотреть уже не стала.
Она не помнила, как вернулась к себе и что было потом. Какая-то тьма – без мыслей, без чувств и даже без боли – поглотила ее, и Троянда испуганно прикрыла глаза ладонью, когда вдруг три ярких, болезненно-ярких язычка пламени прорезали эту тьму и отогнали ее в углы комнаты.
Аретино поднес подсвечник к самому лицу Троянды, и та повыше подтянула колени, даже сейчас не забывая о том, что ей нужно скрывать.