Город и звезды [сборник]
Шрифт:
А тем временем Садлеру предстояло выяснять, чем же это тут занимаются ученые. С жалким ускоренным курсом астрономии и физики, вбитым ему в голову за время подготовки к заданию, нелепо и надеяться понять работу Обсерватории по-настоящему, но хоть какое-то общее представление о ней получить можно, и, если повезет, можно будет вычеркнуть из бесконечно длинного, вселяющего тоску списка подозреваемых хоть несколько фамилий.
С вычислительным центром Сандер покончил очень быстро. В одном из его помещений царила полная тишина; безукоризненно чистые, укрытые за стеклянными панелями машины мыслили, а прислуживающие этим электронным чудовищам девушки скармливали в их ненасытные пасти одну программную ленту за другой. Соседняя, звукоизолированная комната оглушала бешеным треском принтеров, выбивающих бесконечные
Это нимало его не расстроило — все, что ему нужно было увидеть, он увидел. Основное оборудование центра находилось под замком и пломбой, добраться до него могли только обслуживающие инженеры, приходившие раз в месяц. На цыпочках, чтобы не нарушать тишину, Садлер удалился из этого храма науки.
Оптические мастерские, где терпеливые мастера обрабатывали стекло с точностью до малой доли одной миллионной части дюйма, используя для этого приемы, за сотни лет не претерпевшие никаких изменений, привели Садлера в восторг, расширили его кругозор, но ни на вот столько не продвинули расследование. Он вглядывался в частоколы интерференционных полос, производимых сшибающимися световыми волнами, наблюдал, как бешено они прыгают от микроскопического расширения безукоризненных стеклянных брусков, вызываемого теплом его собственного тела. Здесь наука соединялась с искусством, чтобы достичь совершенства, не имеющего себе равных во всем множестве земных технологий. Неужели нужный ему ключ закопан здесь, среди всех этих линз, призм и зеркал? Вряд ли…
«Я нахожусь в положении человека, — мрачно подумал Садлер, — разыскивающего в темном подвале черного кота, который то ли есть там, то ли нет». Для полной точности аналогии следовало бы добавить: человека, который даже не представляет себе, как именно выглядит этот самый кот.
Беседы с Маклорином происходили теперь регулярно и неизменно оказывались полезными. Настроение директора оставалось скептическим, однако он с готовностью оказывал любую помощь — для того, по всей видимости, чтобы поскорее избавиться от непрошеного и настырного гостя. Садлер расспрашивал обо всех технических аспектах деятельности Обсерватории, стараясь, однако, ни одним намеком не показать, какой характер приобретает расследование.
Он успел уже составить на каждого сотрудника Обсерватории по небольшому досье — достижение нешуточное, даже если принять во внимание, что всеми первичными биографическими данными его снабдили еще на Земле. Чаще всего такое досье представляло собой один-единственный лист бумаги, но были и состоявшие из нескольких страниц шифрованных записей. Точно установленные факты Садлер заносил чернилами, а догадки и предположения — карандашом, чтобы было проще их менять. Некоторые из предположений были совсем уж дикими, многие — оскорбительными; перечитывая их, Садлер краснел от стыда. И не только перечитывая — вот, скажем, узнал ты, что некий человек все свои деньги просаживает на содержание обитающей в Сити любовницы, и сделал отсюда вывод, что человека этого легко подкупить; с какими глазами будешь ты потом принимать от него по-дружески предложенную кружку пива?
Этим конкретным подозреваемым был один из инженеров строительного отдела. Он никогда не скрывал от окружающих своего положения, а наоборот — плакался на транжирские привычки своей пассии каждому встречному-поперечному и даже предостерег как-то Садлера, чтобы тот никогда не вешал себе такого камня на шею, после чего и был благополучно вычеркнут из списка возможных жертв шантажа.
Все подчиненные Маклорина были разбиты на три категории. В списке «А» содержались фамилии десяти, или около того, людей, которых Садлер считал наиболее реальными подозреваемыми, хотя ни против одного из них не было весомых улик. Некоторые числились здесь на том лишь основании, что имели больше всего возможностей передать информацию наружу — пожелай они это сделать. Одним из "таких был Уагнэл; Садлер практически не сомневался в полной невиновности секретаря, однако не вычеркивал его из списка «А» — на всякий случай.
Попадали в список главных подозреваемых и те, кто имел в Федерации близких
Находился в списке «А» и Дженкинс, заведующий складом. Насчет него Садлер не имел ничего, кроме весьма туманного и никуда не ведущего подозрения. Личность угрюмая и нелюдимая, Дженкинс не пользовался большими симпатиями остальных сотрудников. Злопыхатели утверждали, что получить с обсерваторского склада оборудование — самая трудная на Луне работа, но это попросту характеризовало Дженкинса как достойного представителя известного своей прижимистостью племени кладовщиков, и не более.
Вот еще эта интересная парочка, весьма оживляющая тусклые будни Обсерватории, — Джеймисон и Уилер. Приснопамятная поездка в Море Дождей была типичным образчиком их развлечений и вполне, как заверили Садлера, соответствовала обычной схеме этих развлечений.
Заводилой всегда оказывался Уилер. Его беда — если можно считать это бедой — заключалась в избытке энергии и изобилии интересов. Ему не стукнуло еще и тридцати; придет, надо думать, время, когда годы плюс бремя ответственности заставят его малость поутихнуть, но пока что этим и не пахло. И туг нельзя было попросту отмахнуться, списать все на задержку в развитии, дескать, вот еще один пример студентика, который рос-рос, да не вырос. Он обладал первоклассным интеллектом и никогда не совершал поступков действительно глупых. Недолюбливали Уилера многие, особенно те, кому довелось стать жертвой одной из его шуточек, однако настоящего зла к нему не испытывал никто. Он не принимал никакого участия в мелких обсерваторских дрязгах и обладал неизменно располагающими добродетелями: абсолютной честностью и прямотой. Общаясь с этим enfant terrible [9] лунной Обсерватории, не нужно было спрашивать, что он думает о том или ином предмете, — Уилер сообщал свое мнение сам, без секунды раздумий.
9
Ужасный ребенок (фр.).
Джеймисон был совершенно иным; вполне возможно, именно контрастное несходство характеров и притягивало этих двух молодых людей друг к другу. Двумя годами старше Уилера, он, по всеобщему мнению, «хорошо на него влиял». Однако Садлер сильно в этом сомневался: насколько он мог судить, от присутствия Джеймисона поведение его неукротимого товарища не менялось ни на йоту. Он поделился своими наблюдениями с Уагнэлом, который на некоторое время задумался, а потом вздохнул:
— Да, конечно, но вы только подумайте, что мог бы натворить Кон, если бы Сида не было рядом?
Как бы там ни было, Джеймисон отличался значительно большей уравновешенностью, а потому и скрытностью. Далеко не такой блестящий, как Уилер, он вряд ли сделает какие-нибудь потрясающие открытия, но именно такие — надежные и здравомыслящие — люди и приводят в божеский вид новые территории, куда ворвался с налету гений.
Надежный в научном смысле — да, несомненно, но вот в политическом… Садлер пытался осторожно его прощупать, однако, увы, с нулевым успехом. Создавалось впечатление, что Джеймисона интересуют только работа и живопись (он писал маслом лунные пейзажи), но никак не политика. При малейшей к тому возможности он выходил на поверхность, вооружившись мольбертом и специальными красками, приготовленными на основе масла с низким давлением паров; комната его успела уже превратиться в некое подобие художественной выставки. Для подбора красок, пригодных к использованию в вакууме, потребовалось долгое, мучительное экспериментирование, однако конечные результаты вряд ли стоили таких трудов. Садлер считал себя достаточно сведущим в искусстве и был вполне уверен, что у Джеймисона гораздо больше энтузиазма, чем таланта. Эту же точку зрения разделял и Уилер. «Вот некоторые говорят, — признался как-то он Садлеру, — что к картинам Сида привыкаешь, а потом они вроде и ничего. А по мне, так настоящее "ничего" — в смысле пустое место — гораздо симпатичнее».