Город туманов
Шрифт:
По пути к процессии приклеился не кто иной, как сам Эндимион Лер. Тут господин Амброзий полностью потерял терпение и захотел узнать, почему этот двуличный негодяй, этот бесстыдный сын фейри сует свой мерзкий нос в государственные дела! Однако господин Натаниэль нетерпеливо воскликнул:
— Ах, оставь его, Амброзий, пусть идет, если хочет. Тем веселее будет!
Можете себе представить, с каким выражением лица Календула несколько минут спустя выслушала просьбу своего брата, за чьей спиной столпились сенаторы, передать ему все ключи от дома.
И они приступили к тщательному обыску,
— Итак, — начал господин Полидор, с облегчением, смешанным с разочарованием, — похоже, наш обыск оказался…
— Бесплодным, так? — встрял Эндимион Лер, окинув взглядом собравшихся и потирая ладони. — Возможно, и так. Вполне возможно.
Они стояли в прихожей, у старых дедушкиных часов, тикавших с невинным видом.
Подойдя к ним, Эндимион Лер принялся их рассматривать, чуть наклонив голову набок. Зачем постучал по сделанному из красного дерева корпусу, напомнив тем самым Календуле дятла, с которым сравнил лекаря охранявший Ратушу стражник.
Отступив на несколько шагов, он с комической укоризной погрозил часам пальцем («Вульгарный фигляр!» — произнес господин Амброзий во всеуслышание), повернулся к господину Полидору и предложил:
— Чтобы не оставалось никаких сомнений, давайте заглянем в эти часы.
Господин Полидор втайне был согласен с господином Амброзием, полагая, что своей шуткой в самый неподходящий момент доктор прискорбным образом проявил дурной вкус и дурное воспитание.
Однако Закон есть Закон, и господин Полидор любезнейшим образом попросил господина Натаниэля предоставить ключ от часов.
Получив его, он открыл корпус. Календула скривилась и поднесла к носу дыхательную соль. Ко всеобщему удивлению, невинные с виду и дурацкие дедушкины часы оказались набитыми невероятным количеством экзотических, странно окрашенных, зловещего вида плодов.
Усыпанные яркими и опасными на взгляд ягодами лозы оплетали маятник и цепочки двух свинцовых грузов; а в самом низу стояла выдолбленная тыква абсолютно немыслимого цвета, наполненная ярко-фиолетовыми виноградными гроздьями, бурыми и мохнатыми фигами, зеленой, словно трава, малиной и другими, еще более странными плодами и ягодами, не имевшими себе подобных среди флоры Доримара.
Ужас и удивление охватили собравшихся. А из часов, или же из каминной трубы, а может, из-за занавесившего окошко плюща, словом, откуда-то поблизости донеслось насмешливое: «Хо-хо-хо!»
Не прошло и нескольких часов, как весь Луд хохотал над итогом, которым обернулась высокопарная речь, произнесенная мэром в Сенате. Вечером толпа сожгла его чучело, а среди тех, кто плясал вокруг костра, были Распутная Бесс и мамаша Тиббс. Впрочем, едва ли мамаша Тиббс понимала, что происходит. Для нее главное было поплясать.
Стало известно, что йомены и их капитан участвовали в вышеупомянутой демонстрации, взирали на нее с благосклонными улыбками.
Среди респектабельных торговцев, издалека наблюдавших за разбушевавшейся толпой, находился часовщик Эбенеезер Прим. Он тем не менее не позволил своим дочерям присутствовать при столь знаменательном
Однако Эбенеезер вернулся домой в одиночестве, а Рози и Летиция не решились задавать ему какие бы то ни было вопросы. Вечер неспешно влачился к ночи, Эбенеезер сидел за чтением «Прогулки доброго мэра по Луду» (нравоучительной и невыразимо нудной поэмы, восходящей к начальным временам существования Республики) и время от времени строго поглядывал поверх очков на дочерей. Они сидели с вязанием, перешептывались и то и дело поглядывали на дверь.
Когда наконец они отправились спать, ученик еще не появился, и, оказавшись в своей спальне, девицы вынуждены были признать, что более скучного вечера после появления в доме этого подмастерья, то есть с начала весны, у них еще не было. Оставалось лишь удивляться тому, сколько веселья скрывалось под чопорной внешностью этого молодого человека.
И действительно, насколько разнообразили вечера, проведенные в обществе сухого отца, комические рожи, которые он корчил за спиной сего Добропорядочного джентльмена! А уж как было здорово, когда с губ его вдруг срывалось пронзительное хо-хо-хо, немедленно превращавшееся в самое приторно-благочестивое выражение. Кроме того, он, казалось, располагал неистощимым запасом загадок и смешных песенок, а изобретательности и разнообразию его розыгрышей практически не было конца.
С самого раннего детства обе мисс Прим мечтали обзавестись обезьянкой или какаду, подругам их привозили из дальних плаваний братья и кузены, но отец категорически отказывался держать в доме такое создание. Однако его новый ученик оказался куда более забавнее, чем любая мартышка или какаду с Коричных островов.
На следующее утро, когда упомянутый молодой человек не спустился к раннему завтраку, состоявшему из рулета и бокала домашней настойки, девицы заглянули в его комнату и обнаружили в ней нетронутую постель, на полу лежал брошенный за ненадобностью аккуратный черный парик. Молодой человек так и не вернулся за ним. И когда девушки попытались робко спросить у отца о том, что произошло с подмастерьем, Эбенеезер самым строгим тоном запретил им когда-либо упоминать его имя и добавил, загадочно покачав головой:
— Мне давно казалось, что этот юноша не тот, за кого выдает себя. — И со вздохом сожаления добавил: — У меня никогда еще не было ученика с такими удивительно умелыми пальцами.
Ну, а господин Натаниэль во время сожжения его чучела на рыночной площади благополучно сидел в собственной трубочной, погрузившись в чтение увесистого фолианта.
Он вдруг вспомнил, что именно в материалах по делу вдовы Тарабар видел нечто связанное с шуткой господина Амброзия относительно кровоточащих покойников, и теперь перечитывал протоколы. И пока он читал, цвета его умственного ландшафта постепенно менялись, как меняются краски естественного пейзажа в зависимости от положения Солнца. Но если мир перед тобой прорезает белая дорога, она остается белой, даже если на небе вместо Солнца светит Луна. А таковая дорога по-прежнему простиралась перед умственным взором господина Натаниэля.