Город Золотого Петушка
Шрифт:
Она заразительно хохочет.
Янис Каулс посмотрел на солнце и сказал, что если они хотят побывать сегодня еще где-нибудь, то надо двигаться. И они отправились к машине, совсем невидной в гуще ветвей плакучей березы, куда поставил ее Каулс.
Напоследок Игорь крикнул Гауе:
— До свиданья, Га-а-у-я-а!
И Гауя ответила ему по-латышски:
— Я-a! Я-а!
Конечно, это обозначало просто «Да! Да!», но хорошо было уже то, что Гауя ответила. Это было очень вежливо. И совсем тут ни при чем эхо! Что за противная привычка у взрослых все объяснять! И объяснять так неинтересно…
7
Что это был за день!
Бывают же такие дни, которые кажутся бесконечными и которые вмещают в себя столько, что
После горы Живописцев Янис Каулс повез всех в долину Сигулды и опять открыл друзьям своим новое великолепие, новую красоту, поставив впереди себя Балодиса, чтобы тот рассказал по-настоящему обо всем. И сам тоже слушал и восхищался тем, как складно рассказывает Балодис. Даст же бог такой дар человеку!..
И опять нельзя было остаться равнодушным к этому месту.
Папа Дима, бросив взгляд на окрестность, закричал радостно:
— Галенька, смотри, как похоже это на Океанскую в Приморье!
И оба они удивились тому, как схожи между собой места, отдаленные друг от друга расстоянием в четверть окружности земного шара. И высокие холмы слева и справа были такими же. И солнце здесь было такое же щедрое. И на склонах холмов виднелись так же прихотливо смешанные и дуб, и ель, и сосна, и рябина, и жимолость, и багульник, и ивняк, и орех, что ютились на этих взгорьях, росли, тянулись к солнцу, шумели листвой и хвоей, шевелились под напором ветра, красовались друг перед другом, карабкались на вершины — туда, где больше света и простора!..
В толще одного холма, под чудовищным навесом рыжих плитняков, была большая пещера, а в пещере журчал родник. Чистый-чистый, с нестерпимо холодной водою, он вытекал просто из-под горы и точил свою ясную воду в долину… В этой пещере жил некогда добрый человек. Кто знает, как его звали, как его имя, да и не в этом дело, а в том, что у этого человека каждый прохожий, каждый, кому приходилось туго от жестокой баронской опеки, находил и пишу и кров и покидал его со словами: «Спасибо тебе, добрый человек!» Так и осталось за ним это имя: «Гутман, добрый человек»… Он и до сих пор живет в горе, уйдя туда от рук баронов…
Вьется дорога по долине Сигулды. То тут, то там видны здесь люди с рюкзаками на спине и с палками в руках, в грубой спортивной обуви… По шоссе время от времени пролетают автобусы и легковые машины, а также грузовики с надписью: «Экскурсия», чтобы все знали, кто едет на этих машинах. Автобус, битком набитый школьниками, которые сидят даже на крыше, вдруг останавливается. Из кабины выскакивает преподаватель. Он загоняет школьников в автобус и сам закрывает с наружной стороны дверь. Успокоенный, он садится рядом с шофером, и машина трогается. Но уже чьи-то торопливые руки через окно тянутся к щеколде, закрывающей дверь, чьи-то руки вынимают ее. Дверь раскрывается, на ходу уже кто-то цепляется за крышу. Изнутри его подсаживают услужливые товарищи. И вот первый опять на крыше. Он подает руки, распластавшись наверху, тем, кто стоит наготове в двери, и вытягивает наверх товарища… И опять сидят на крыше мчащегося автобуса школьники и поют что-то во весь голос, широко разевая рот. И опять останавливается автобус и преподаватель читает нотацию провинившимся и опять запирает их внутри. Но этих ребят там не удержать. Вот уже чьи-то руки тянутся через окно к щеколде…
А мы поднимаемся по крутой тропинке на вершину высокого холма. Нет, это не тропинка, это лестница. Пиленый плитняк положен прямо на землю… Раз, два, три! Это будет повыше, чем в новом доме Вихровых! А если бегом!.. Ух, как бьется сердце! Раз-раз-раз! Два-два-два! Три-три-три…
О-о! Только теперь видно, как высоко мы забрались!
Отсюда видна та местность, где расположена пещера Гутмана. Высокие холмы, под которыми ютится пристанище доброго человека, затянуты дымкой, и зелень холмов кажется уже не зеленью, а синевой. Вот один из холмов уходит постепенно в тень и совсем синеет, зато второй радует глаз игрой красок. Эй, солнце! Куда ты спешишь, мы еще многого не видели! Ну, не надо
Игорь оборачивается и застывает.
Прямо перед ним высятся крепостные стены, толщиною в три метра. Они возносятся гордо и неприступно. И суровости их не умаляет ничуть то, что разрушительное время пронеслось над ними беспощадным ураганом и обгрызло эти стены своими страшными зубами, лишь обломки их стоят тут, где некогда царствовал над всей округой баронский замок, одним видом своим устрашавший простолюдинов и напоминавший им каждодневно, что над жизнью и смертью их властен владелец замка, что ему, а не им принадлежит урожай с их полей, что ему, а не им принадлежит каждая кроха их жалкого достояния…
Узкие бойницы в стенах, высокие стрельчатые ворота, огромная башня, когда-то стоявшая на углу замка для обозрения всей округи на западных рубежах баронского владения, обломки внутренних покоев, сложенных также добротно и могущих служить как приют утехи любовной или семейной, или как последний крепостной рубеж, когда враг вламывался в замок, — все это исполнено поразительной тишины и значения… Море камней лежит вокруг — пали неприступные когда-то стены, пал замок, гроза соседей и надежда друзей, ушла жизнь, когда-то радостная или тяжкая! Но видения прошлого и нынче витают здесь. И вот уже чудится глазу, — не жалкие и злые обломки стен вокруг, а весь замок встает царственно на вершине холма. В высоких окнах верховой ветер колышет тяжелые бархатные занавеси… На сторожевой вышке, разморенный жарою, в тяжелых доспехах, с арбалетом в руке, перегнулся через зубцы-укрытия воин и смотрит вниз на дорожку, что, поднимаясь к замку, вьется желтой змейкой по взлобку холма… Чья-то белая рука касается занавеси, чье-то личико глядит на ту же дорожку. У кованых железных врат шевелятся бородатые воины в стальных шлемах. Скрипит стопудовый ворот. И громада подъемного моста медленно отваливается и перекрывает ров. С глухим лязгом поднимается вверх железная решетка, усеянная острыми зубьями, и становится виден внутренний двор — там толпятся люди, занятые своими делами. Слышится поющий звук медной трубы на главной башне, и люди, бросая привычные дела, кидаются к воротам — посмотреть на пришельцев, что подымаются по дорожке вверх… Из ворот выходит молодой паж, на нем красный бархатный колет и на богатом поясе кинжал с перламутровой ручкой. Паж снимает с головы шляпу с белыми перьями и склоняется низко-низко перед прибывшими знатными путешественниками, которые впервые посетили эти края и которых надо принять по всем законам гостеприимства.
— О милостивые господа! — говорит паж, касаясь перьями земли. — Высокородная госпожа моя приветствует вас в своем замке и выражает надежду, что он не покажется вам слишком неуютным! Добро пожаловать, добро пожаловать, добро пожаловать!
Но высокородные господа, тяжело отдуваясь, садятся на камни, лежащие беспорядочной грудой на том месте, где должны быть ворота, и говорят:
— Ну и ну! Высоко забралась твоя госпожа, милый паж! Надо бы ей лифт соорудить. Ох!..
И тотчас же рушатся высокие стены. Летит вниз головой, размахивая арбалетом, сторожевой с вышки, рассыпаются доски подъемного моста, исчезают белые ручки, личико и бархатные занавеси из высоких окон, и сами окна тают в воздухе. И — вот! — возле Игоря развалины, только развалины!.. А на камнях сидят и роются в сумках, вынимая из них что-то очень вкусное, мама Галя и Мария Николаевна, а мужчины расстегивают рубашки и обмахиваются воротниками так, как это умеют делать только мужчины…
Ах, как вкусно все, что принесли с собой путешественники!
Игорь, однако, забывает жевать, то и дело останавливая свой взгляд на развалинах замка. Как жаль, что замок так разрушен, невозможно даже представить себе, как выглядел он на самом деле. О время!..
— Ну, не только время, — говорит Балодис. — Люди тут ему сильно помогли. Камень разбирали для своих построек. Один граф Шереметьев тут сделал столько, что… Он ломал стены замка и построил из выломанного камня целый дворец. Этот дворец — неподалёку. Сейчас в нем дом отдыха…