Городок, что зовется Гармони

Лоусон Мэри

Свет в доме миссис Орчард мешал разглядеть, что делается на улице. Клара и у себя в комнате мало что видела, но свет нарочно не включала, чтобы тот человек ее не заметил. Если ты сам на свету, то не видишь тех, кто в темноте, зато тех, кто на свету, из темноты видно хорошо. Это ей Роза говорила. «Можно стоять в шаге от окна, – объясняла она, – и тебя не заметят. Я недавно подсматривала, как миссис Адамс раздевается. Совсем! Догола! Все снимает – и трусы, и лифчик! На животе у нее огромные складки жира, а сиськи как два воздушных шара! Ну и гадость!»

Незнакомец вернулся в гостиную и стал рассматривать фотографии на серванте у миссис Орчард. Фотографий у нее

много, все в рамках, и в серебряных, и в простых деревянных. Из них две, где она с покойным мужем, на одной они сидят в обнимку на диване, на другой стоят возле дома, тоже в обнимку. Раньше была еще фотография, где мистер Орчард стоит около какого-то дома, привалившись к дверному косяку, руки в карманах, улыбается в объектив. Дом, судя по всему, красивый, потому что вся стена увита цветами. Клара слышала не раз, как миссис Орчард разговаривает с этой фотографией, словно с живым мистером Орчардом. И голос у нее был совсем не грустный, обычный.

Клара помнит и такую фотографию: мистер Орчард, а рядом с ним маленький мальчик. Мальчик сидит за столом, завтракает – именно завтракает, потому что перед ним банка джема «Шериф», Клара разобрала надпись на этикетке. У мистера Орчарда через руку переброшено кухонное полотенце, и он держит тарелку с едой. (Клара, присмотревшись хорошенько, заключила, что там бекон и сосиски, как и положено на завтрак.) Мистер Орчард, весь прямой и чопорный, смотрит на мальчика, а мальчик – на него и улыбается во весь рот. Клара спросила у миссис Орчард: «Это ваш сын?» – а та ответила, что нет, это соседский ребенок, своих детей у них нет, но этого мальчика они очень любили. «Это ваша любимая фотография?» – спросила Клара, а миссис Орчард улыбнулась и ответила, что любит все одинаково. Но Клара подозревала, что это не так, потому что миссис Орчард, когда ложилась в больницу, взяла с собой две – эту и ту, где мистер Орчард на фоне увитой цветами стены, Клара сразу заметила, что их не хватает. Если из всех фотографий берешь только две, значит, они и есть любимые.

А незнакомец тем временем разглядывал фотографии, наклонившись к ним поближе. «Не трожьте!» – яростно прошептала Клара, а он, будто назло, взял одну в руки. Клара сжала кулаки. «Это не ваше!» – сказала она вслух. Фотография была в деревянной рамке. Наверное, та, где мистер и миссис Орчард вместе, но, может быть, и другая – скажем, фотография мисс Годвин, сестры миссис Орчард, она жила в этом доме одна, потом миссис Орчард к ней переехала, а несколько лет назад мисс Годвин умерла.

Незнакомец поставил фотографию обратно на сервант, к остальным. Постоял, посмотрел, развернулся и вышел.

Клара вновь подбежала к окну во двор, откуда лучше просматривалась подъездная дорожка миссис Орчард. Незнакомец вроде бы собрался уезжать – но нет, открыл багажник, достал оттуда коробку, потом другую и еще две с заднего сиденья, отнес в дом и поставил посреди гостиной. Клара сначала обрадовалась – наверное, это он привез для миссис Орчард (хотя на что ей такая тяжесть, которая полкомнаты занимает?), занесет в дом, а сам сядет сейчас в машину и уедет. Но незнакомец разрушил все ее надежды: он достал чемодан.

Ужинала Клара, стоя у окна. Хорошо, если папа придет до того, как она ляжет спать, и можно будет ему рассказать про незваного гостя, но тут Клара вспомнила: у папы в школе совещание и вернется он поздно. И после ужина Клара

пожелала в мыслях спокойной ночи Розе, где бы та ни была, и вслух маме и пошла к себе наверх. Она готова была хоть всю ночь простоять у окна, но с папой у них был уговор, они заключили его в тот день, когда Клара начала свое «бдение» (как назвал это папа), через неделю после того, как пропала Роза.

В те дни на Клару темной холодной тенью надвинулся страх. Страх, что с сестрой что-то случилось. «Я себя в обиду не дам, – сказала ей перед уходом Роза в их комнате наверху. – Поняла?»

Клара понуро кивнула, глядя, как Роза крутится, хватая одежду то с пола, то из комода и запихивая в школьную сумку. Это была правда: Роза умная и сильная. Клара это знала, как знала, что Роза красивая, с юмором и вечно ссорится то с родителями, то с учителями (к папиному стыду, ведь папа учитель истории у них в школе), потому что терпеть не может, когда ею командуют. Знала Клара и то, что Роза в пылу ссоры с мамой может что-нибудь ляпнуть сгоряча – скажем, «уйду из дома и не вернусь». Она и раньше убегала пару раз, но через день-другой возвращалась, сочтя, что как следует припугнула маму. Для того она все и затевала, и это Клара тоже знала. Роза убегала, чтобы досадить маме.

Однако теперь все было иначе; никогда раньше Роза не говорила маме: «Ты меня больше не увидишь. Никогда. Слово даю». Обещаниями Роза не бросалась. И раньше она всегда выкрикивала угрозы, а в этот раз говорила тихо, почти шепотом, и от этого Кларе сделалось еще страшнее. Казалось, кухня дымилась от Розиного гнева.

Даже повод для ссоры был пустяковый – Роза в очередной раз вернулась поздно, – но зашел спор о том, имеет ли мама право ей указывать, что можно, а что нельзя, и Роза сказала: нет. Так они и кричали друга на друга, чем дальше, тем страшнее, и наконец мама сказала: «Пока ты живешь в этом доме, милая моя, будешь делать что говорят». И зря она так сказала.

– За меня не волнуйся, – сказала Роза Кларе, стоя посреди их комнаты и держа в руках свою любимую футболку. – Обещай не волноваться, – прибавила она строго. Глаза ее были густо подведены. Роза всегда ходила в боевой раскраске – светлый, почти белый тональный крем, толстый черный карандаш для глаз, черная тушь, тени голубые или зеленые (в тот раз были зеленые), а помада такая светлая, что губ почти не видно. Однажды она нарисовала на щеке черную слезу. Волосы она красила в черный, а кончики осветляла до соломенно-желтого и делала начес. «Я страшна как смерть, – сказала она однажды, любуясь собой в зеркале над ванной. – Правда, страшна как смерть?» «А по-моему, ты красивая», – ответила Клара искренне. Красивей Розы нет никого на свете.

– Но куда ты собралась? – спросила Клара, глядя, как сестра укладывает вещи. – Где ты будешь спать? – Горло саднило от непролитых слез. Роза терпеть не могла, когда Клара плачет. – Когда я тебя снова увижу? Как я узнаю, все ли с тобой в порядке?

Роза призадумалась.

– Этого я пока не могу сказать, – ответила она наконец. – Но я тебе передам весточку. Не знаю, когда и как, но передам. Так что жди. Но когда получишь, маме с папой ни слова, ладно?

С минуту она пристально смотрела на Клару, грызя ноготь, – Роза вечно себя ругала за привычку грызть ногти. «Не вздумай, – предостерегла она однажды Клару. – Если начнешь грызть ногти – убью. Обещай, что не начнешь».