Городская фэнтези — 2008
Шрифт:
С чего бы? Никогда ни с чем ко мне не обращалась. Может, засекла нас с Эммелиной сегодня? Ну, пошёл с ней.
Завела в каморку свою — жила Мамочка тоже в доме. На стенах какие-то растения сухие развешаны, на полках бутылки с чем-то мутным. На столике штучки разные — деревяшки странного вида, два барабанчика маленьких, погремушки из тыкв высушенных… А ещё — череп. Не человечий, здоровенный такой, вытянутый — вроде как конский, а пригляделся — и не конский вовсе.
Стала гадать мне Мамочка. Странно гадать — без карт, без бобов, без шара волосяного. Подожгла от свечи две палочки — не горят, но дымят, тлеют. На меня уставилась —
А потом что-то непонятное получилось. Что-то со стенами её каморки твориться начало — то надвинутся они на меня, то обратно разъедутся. Я это только краем глаза видел — от Мамочки взгляд не оторвать было. Глазищи у неё огромные стали — словно плошки с дёгтем.
Потом заговорила — странным голосом, чуть не басом. Суждено тебе, говорит, быть богатым и счастливым, ни в чём себе не отказывать, прожить до глубокой старости, детей иметь и внуков, и умереть в почёте и уважении. Но для этого придётся тебе любимую убить и друга предать, иначе не сбудется ничего. А теперь, говорит, уходи.
И — отпустило меня. Стены нормальные стоят, глаза у Мамочки тоже обычные стали. Хотел что-то я спросить у неё, да она как рявкнет: УХОДИ!!! Аж пучки травяные со стен посыпались.
Меня из каморки будто ветром выдуло, чуть в штаны не напустил.
Пошёл к себе, стал думать: что же мне старая ведьма напророчила? Гадания-то разные бывают. Одни тютелька в тютельку сбудутся, а другие цента ломаного не стоят — плюнуть да растереть.
Понял: все наврала Мамочка. Потому как я уже богатый — вексель полковника никуда не делся, в комнате у меня припрятан, и — братец Джоб мне объяснил — бессрочная бумажка эта, хоть сейчас пользуйся, хоть через пять лет. И счастлив я уже — а завтра ещё счастливее стану. Если, конечно, полковник поездку не отменит. Так что всё сбылось — и не надо мне Монтгомери (а какие у меня ещё друзья тут?) предавать, и Эмми убивать не надо. Даже Молли — незачем.
Светло на душе стало, радостно. До завтрашнего дня часы считаю — и кажется мне, что ждать целую вечность. Подумал — может, сестричке сказать, чтоб не приходила? Усну — глядишь, и ночь пролетит незаметно. Но не сказал, запамятовал.
А тем вечером и тайна запертой комнаты раскрылась. Я тогда подумал — раскрылась. Только совершенно тому не обрадовался — голова другим занята была.
Дело в том, что к полковнику опять работорговец приехал, уже затемно. Негров пригнал, десятка полтора — за его фургоном топали, цепями звенели. Ну, их принимают, расковывают, суета на заднем дворе, факелы горят… Я как раз по улице бродил после ужина — совсем не сиделось на месте что-то, сам не свой стал. Вижу: от фургона торговца, на отшибе стоящего, две фигуры в темноте к дому идут. И — с чёрного хода внутрь. Скрытно прошли, незаметно. Мамочку я сразу узнал — эту глыбу ни с кем не спутаешь. А рядом вроде как другая женщина, в покрывало закутана… Не Эмми, и не из сестричек — те вальяжно выступают, по-хозяйски, а эта робко семенит, неуверенно… Любопытно мне стало. Вошёл тихонько следом — дверью не хлопнул, ступенькой не скрипнул. В доме темно, но я слышу — ключи в замках громыхают. Как раз там, у потайной комнаты.
Э-э-э, смекаю, вот в чём дело… Все понятно. Ларчик-то просто открывался, стоило ли голову ломать…
Бак и Пит, думаю, мужчины в самом соку — но пока неженатые. И пошли по стопам папашиным — по мулаточкам-квартероночкам. А Мамочка при них сводней. То-то работорговцы сюда зачастили. Надоест ребятам очередная красотка — продают, а в клетку без окон новую пташку сажают. И не мне их судить, в своём праве люди.
Скучно как-то загадка решилась…
И пошёл я спать. Сначала, понятно, с Молли поигравшись.
А утром грянуло.
Проснулся — за окнами едва брезжит. Слышу — шум, на улице голоса громкие, ржание конское… Что такое? Потом как стукнуло: не иначе вендетта проклятущая. Ох, не вовремя. Оделся быстренько, и — на всякий случай — бумаги полковничьи в кожаный мешочек и на грудь. Вдруг Шеппервуды нагрянут, смываться быстро придётся… Мало что у них врагов в их домах убивать не положено. Любое правило и нарушить можно. Я бы лично так и сделал. Перестрелял бы всех ночью, в постелях, — да и покончил бы навсегда с этой кровной глупостью.
Выхожу из комнаты тихонько. Навстречу — Молли, одетая уже. Хотела шмыгнуть мимо — я её за ворот. Что, мол, за переполох? А она мне: мисс Эммелина сбежала! С молодым Ларри Шеппервудом! Любовь у них, не иначе. Сейчас все Монтгомери в погоню поскачут.
Ну, дела… Но я-то вроде как не Монтгомери? Мне-то скакать вроде как не обязательно?
И тут — сам полковник. К комнате моей шагает размашисто. Молли тут же испарилась, была — и нету. А полковник мне говорит: ну что, мистер Джексон, пора решать. Вы под моим кровом спали, хлеб мой ели, а теперь вот беда пришла, надо за ружья браться. С нами вы или нет? Неволить не буду, откажетесь — негры вас отвезут на пристань, парохода дождётесь, — и будьте счастливы.
Ну что тут ответить? По уму надо бы распрощаться — да и к пристани. Только чувствую — если так сделаю, всю жизнь буду ходить, как дерьмом облитый. Сам к себе принюхиваясь. Сам от себя нос морща. И не потому, что полковник меня последней дрянью считать будет, нет. А потому что вовек себе не прощу, как эта вертихвостка меня обманула. Как своими руками я её побегу помог — дураку ведь ясно, что за псалмы на том листке были…
Да и ещё одна мыслишка копошится. Если не врал братец Джоб, и действительно меня Монтгомери в семью свою принять хочет, — так можно же и не сыном. Можно и зятем. Если именно мне посчастливится первым их догнать, да Ларри-подлеца подстрелить, то…
В общем, размечтался я сдуру. Даже за эти секунды подумать успел, что супружницу в большой строгости держать буду — примерно как папашка мой мамашу-покойницу. Он, бывало, сантиментов не разводил — лупцевал до потери сознания тем, что под руку подвернётся. Старой закалки был человек.
Всего этого, понятно, не сказал я полковнику. Я с вами, говорю. И ничего больше.
Отправились в погоню ввосьмером — полковник, сыновей трое, да ещё трое родственников. Ну и я с ними. Как и все, с ружьём.
А как из ворот выезжали — только тут я понял, что шутки кончились. Потому что висел на воротах братец Джоб собственной персоной — голова набок, язык наружу, сам страшный, аж кони шарахаются.
За что его? — у Рода спрашиваю. А он зубы скалит: за шею, парень, за шею! Не узнать старину Рода — нормальный был мальчишка, а тут стал весь дёрганый, лицо кривит, в глазах черти пляшут. Но объяснил: через Джоба, мол, любовь вся у них и закрутилась. Зол был тот, дескать, на полковника — и нагадил, как сумел.