«Горячие» точки. Геополитика, кризис и будущее мира
Шрифт:
Это были люди нового типа — интеллектуалы действия. Мир для них являлся холстом, на котором они должны были написать свою картину — картину нового, лучшего человечества. То, что уже было на этом холсте, подлежало стиранию, причем и в общественном сознании, и в реальном мире. Для людей типа Ленина и Троцкого беспощадность проистекала из их логики; позволить чувствам, сантиментам ограничить эту логику было недопустимо. Любовь к человечеству требовала жестокости к индивидууму. Ленин как-то заметил, что нельзя приготовить омлет, не разбив яиц.
Логические построения эпохи Просвещения могли быть весьма безжалостными, но только после Первой мировой войны европейцы на практике познали, что такое нечувствительность к смерти вокруг себя, что такое страдания и жертвы во имя высшей цели. Во время Гражданской войны в России погибло, по некоторым
Интеллектуалы, создавшие партию и руководившие ей, после революции предались дискуссиям и спорам между собой — что интеллектуалы, интеллигенты имеют обыкновение делать всегда. И никто из них не смог удержаться у власти. Единственная из значимых фигур, делавших русскую революцию, кто не был интеллектуалом, — это Иосиф Джугашвили, этнический грузин, который взял себе фамилию Сталин. После смерти Ленина Сталин постепенно и систематично уничтожал коммунистических интеллектуалов, убив в конце концов всех. А русский солдат, закаленный в сражениях начиная с 1914 года, ответил на призывы Сталина с куда большим энтузиазмом, чем на призывы царя. Этот солдат был твердо убежден, что теперь он умирает и убивает за СВОЕ СОБСТВЕННОЕ светлое будущее, а не «за царя, за Родину, за веру».
Сталин продолжил и многократно усилил революционную традицию безграничного террора и массового убийства. Вместе с партийными интеллектуалами под нож репрессий попали крестьяне, придерживавшие зерно, потенциально враждебные советской власти малые народы, весь рабочий класс и военное руководство до самых его низов. Скорее всего, Сталина можно назвать коммунистом в том смысле, что он осознавал необходимость выживания советского государства любой ценой для последующей победы коммунизма. Его путь по защите государства требовал установления царства террора, масштаб которого трудно измерить. Только в 1937 году было казнено 681 692 человека, по большей части членов компартии. Некоторые исследователи, например Роберт Конквест — британский историк, специализирующийся на исследовании истории СССР, полагают, что число расстрелянных приближается к 2 миллионам человек. Это были просто те, кого арестовали и расстреляли за действительные или вымышленные преступления. Кроме того, за десятилетие тридцатых годов около 20 миллионов умерло от голода, который был вызван не природными катаклизмами, а действиями властей, в основном на Украине, но не только там, а и в других частях Советского Союза.
Эти ужасающие цифры людских потерь в мирное время имели некое рациональное обоснование, пусть и безобразное. Советский Союз в 1930-е годы стоял перед лицом надвигающейся войны. Существовало понимание, что без ускоренной индустриализации страны эта война будет проиграна. Зерно являлось важнейшей валютой, с помощью которой можно было накормить промышленных рабочих, а на доходы от ее продажи — закупить недостающие технологии на Западе. Урожая не хватало, чтобы достичь двух этих целей и одновременно прокормить многочисленное крестьянство. Поэтому Сталин решил проводить политику фактической конфискации зерна, оставляя крестьян умирать с голода. Интеллектуалы оказались недостаточно беспощадны для этого. Один из старых большевиков, Бухарин, который не был излишне слабонервен, тем не менее был глубоко потрясен тем, что государство сделало с крестьянством. Тогда, согласно сталинской логике, для продвижения вперед его, как и многих других, следовало физически устранить.
Европейские левые интеллектуалы простили Сталину все убийства частично потому, что не могли поверить в возможность осуществления террора такого масштаба, а частично потому, что были согласны с логикой террора. Остается только догадываться, что бы эти интеллектуалы сказали и сделали, если бы они стали реальными свидетелями сталинских убийств или если бы от них потребовали принять участие в терроре. Очень часто логика воспринимается совершенно по-другому, когда находишься вдалеке от грубых последствий ее воплощения в жизнь. Однако надо признать, что как бы ни велика была эта бойня, за ней стояла все та же пресловутая логика и все тот же пресловутый разум.
Что являлось экстраординарным для того времени, так это тот факт, что Советский Союз не был единственным местом человеческой бойни в Европе. Если бы подобных мест больше не существовало, то объяснения могли бы оказаться весьма простыми. Русские представлялись отсталым народом, поэтому царившая в этой стране жестокость не была удивительной. Но, к величайшему изумлению, Германия, которая достигла самых больших высот общественного, интеллектуального и экономического развития в Европе, также погрузилась в подобный кошмар. Немцы начали сходить с ума параллельно русским, хотя до поры до времени им было далеко до сталинских масштабов массового убийства.
В России революционное движение было очень скоро выхвачено интеллектуалами из рук солдатских масс. В Германии революция делалась руками солдат, не старой аристократической военной верхушкой, а солдатами из окопов, теми, кто попал на войну, имея за душой очень мало, и кто вышел из войны, не имея ничего. В мире происходило очень много дискуссий о том, что сделало Гитлера властителем умов в Германии. Как представляется, в основе этого лежал факт, что он сам был рядовым ефрейтором, сражавшимся в грязи окопов наравне со всеми, с честью вынесшим все тяготы войны, за что его наградили Железным крестом. Он вступил в войну, не обладая ничем, и вышел из нее почти ослепшим из-за отравления ядовитым газом. Как и миллионы других солдат Первой мировой, как солдаты многих войн разных времен, он столкнулся с осознанием того, что все его личные жертвы были напрасны, что его персональные устремления оказались преданы, а возможные награды [19] — украдены. Гитлер не смог примириться с фактом поражения в войне после всего того, что он лично и остальные немецкие солдаты претерпели и отдали. Осознание большой жертвы, закончившейся поражением, вызывало внутренний протест, усиливавшийся идиотским Версальским мирным договором, который разорил немецкую экономику, а саму страну отдал в руки правительству либералов, абсолютно не представлявших, что делать дальше. Все это сделало Адольфа Гитлера и его оставшихся в живых товарищей озлобленными и во многом тоскующими по сильной армии.
19
Имеются в виду не военные медали и ордена. — Примеч. пер.
Генрих Гейне, этнический еврей, являющийся одним из самых выдающихся немецких поэтов, в первой половине XIX века в какой-то мере предвидел, что может случиться с Германией:
Немецкая революция не станет оттого мягче и милосерднее, что ей предшествовали кантовская критика и фихтиевский трансцендентальный идеализм и даже натурфилософия. Благодаря этим учениям получили развитие революционные силы, ожидающие только дня, когда они смогут прорваться и наполнить мир ужасом и изумлением… Христианство — и в этом его величайшая заслуга — несколько ослабило эту грубую германскую воинственность, но искоренить ее не смогло, и если когда-нибудь сломится обуздывающий талисман, крест, то вновь вырвется наружу дикость древних бойцов, бессмысленное берсеркерское неистовство… Тогда из забытого мусора восстанут каменные боги, протрут глаза, засыпанные тысячевековой пылью, и, наконец, поднимется на ноги Тор со своим исполинским молотом и разгромит готические соборы.
Не смейтесь над моим советом, советом мечтателя, предостерегающего вас от кантианцев, фихтеанцев и натурфилософов. Не смейтесь над фантастом, ожидающим в мире явлений той самой революции, которая уже произошла в области духа. Мысль предшествует делу, как молния грому. А немецкий гром, конечно, тоже немец, он не особенно подвижен и приближается с некоторой медлительностью. Но он грянет, и тогда, услышав грохот, какой никогда еще не гремел во всемирной истории, знайте: немецкий гром попал, наконец, в цель.
Немецкий гром оказался, наверное, последней каплей, той соломинкой, которая переломила хребет Европы. Как указывал Гейне, он пришел из страны философов и грандиозных соборов. И он на самом деле прозвучал так ужасающе громко, как ничто во всей человеческой истории.