Горячие точки
Шрифт:
Сама налоговая полиция размещалась в здании полуразрушенного детского садика. О его прежней принадлежности напоминали лишь песочницы, приспособленные под курилки и места чистки оружия, широченные окна, ныне забаррикадированные мешками с песком, да бывшая воспитательница Людмила Ивановна, перешедшая в уборщицы. Пожалуй, еще рисунок колобка на стене, насквозь прошитый в румяную щеку рваным осколком. Зато перед ним, не испугавшись взрыва, сидела целехонькая лиса и размышляла: кушать ей искалеченного уродца или полакомиться чем-нибудь более вкусным. Такая вот старинная сказочка в современном
Кто знал, что в течение всего пребывания в Грозном я сам был подобен колобку, а за мной осторожно, чтобы не спугнуть, наблюдала другая лиса.
– На тебе, полковник, мы поставили метку, когда ты только позвонил в Грозный и сообщил о своем приезде, – признаются потом боевики. И с похвальбой, которая частенько развязывала им языки: – У нас ведь в каждом государственном органе сидят свои разведчики и осведомители. Или сочувствующие.
А я, наивный, трогательно прощался с теми, кто вышел меня проводить на попутке в Нальчик. А может, ее специально подсунули мне, да еще сопроводив предложение улыбкой:
– Не побоитесь ехать без охраны?
Что мог ответить я остающимся под пулями ребятам? Что боюсь? Что требую сопровождения? Подловили, подловили на десантной гордости, хотя афганский опыт подсказывал: зря сажусь к незнакомцам. И среди провожающих наверняка оказался и тот, кто затем передал по рации:
– Берите инкассаторскую «Ниву», поехали по старопро-мысловской дороге.
Взяли красиво. Через час пути обогнавший нас БМВ стал подсекать «Ниву», пытаясь оттеснить ее в кювет. Мы еще ничего не поняли, а из окон высунулось по паре пулеметов. Резко оглядываюсь. Пристроившаяся сзади «шестерка» не напоминала пулеметную елочку только потому, что основным стволом в ней оказался гранатомет. А нам жестами уже приказывали остановиться.
– Конец. Боевики, – шепчет сзади Махмуд.
Я еще пытаюсь надеяться на недоразумение, ведь окружающие нас люди – в родной десантной «пятнашке». Почему не взял оружие!
Борис, после выезда из Грозного сменивший за рулем водителя, по всем правилам дорожного движения замигал поворотом и съехал на обочину. На этом взаимные любезности закончились. Не успел он заглушить мотор, как выбежавшие из машин люди буквально вырвали его с сиденья. В распахнутые дверцы всунулись два длинноносых «красавчика» – так чеченцы нарекли пулеметы. Упираются в нас с Махмудом:
– Руки за голову, голову – в колени.
Команды и движения отработаны до автоматизма – не у нас, конечно, а у боевиков. Водительское место уже занято, Борис исчез. Кортеж, прервав движение на трассе, разворачивается и мчится в обратную сторону. Никто не вмешался в происходящее, не выбежал на помощь, не погнался вслед. Начинает доходить, что все происшедшее – по-настоящему, что это – плен и жизнь обесценилась до одной пули. До легкого нажатия на спусковой крючок пулемета, приставленного к голове.
Лоб, уткнутый в колени, покрывается потом, от него же липко горит спина. Неужели страх? Он – такой?
Пытаюсь лихорадочно вспомнить, что у меня есть такого, за что сразу поставят к стенке. Блокнот с записями «нечаянно» уронил, когда распахивали дверцы, и его удалось затолкать ногами под сиденье. Найдут, конечно,
Но я – уже пропал, а вот фотоаппарат... На последних кадрах– ребята из физзащиты, охраняющие здание с раненым колобком. Их лица крупным планом. Подставил. А перед этим – снимки, где я в окружении воронежских омоновцев. Снялись на память совершенно случайно, когда они подъехали проверить наши документы. Милиционеры обвешаны оружием, победно вскинули вверх кулаки. Будут мне и кулаки...
Но кулак взметнулся и вбился в меня, как в тренировочную грушу, когда раскрыли удостоверение.
– По-олковник?! Мразь.
Машины загнаны в лесополосу. Документы изучает огромного роста парень с вырубленным словно из камня лицом. Наверняка из числа непримиримых. Еще ни он, ни я не знали и даже не предполагали, что именно он через несколько месяцев займется моим обменом, а на прощание скажет:
– Я тебя взял, полковник, я тебя и отдаю.
Но когда это еще будет... Пока же остальные боевики хоть и с долей стеснения, отворачиваясь, но возятся в сумках, сортируют и делят мои командировочные деньги, спорт-костюм, рубашки, туфли. Улучаю момент и незаметно пальцами разрываю браслет часов: может, после этого не позарятся на них? Часы очень дороги, подарок. И главное, чтобы не прочли название – «Генеральские», ибо за полковника уже получил. Как же в плену начинает выпирать любая мелочь! И как легко взяли!
В Афгане, вообще-то, во мне сидело больше боевой настороженности. По крайней мере, там на операции не выходил, не убрав из карманов все, что могло говорить о моей принадлежности к военной журналистике: почему-то был убежден, что из возможного плена пехотного лейтенанта обменяют быстрее журналиста. А вообще, на случай возможного плена всегда подальше откладывались одна граната и патрон-«смертничек», чтобы случайно не израсходовать их в пылу боя: готовность на собственный подрыв или самострел отложилась в мозгу, как загар под афганским солнцем – не смоешь и не выветришь.
Рассчитывались варианты и при движении в колонне. Сидели, например, всегда на броне, но одной ногой – в люк. Знали: при стрельбе снайперов можно быстро юркнуть вниз, а ежели подрыв на мине или фугасе, то оторвет всего лишь одну ногу. Я жертвовал правой, друг – левой. Чтобы потом покупать одну пару обуви на двоих. Знали все и в комнате: в случае гибели или плена то, что лежит в тумбочке на верхней полке, уничтожается, а остальное отправляется домой.
Существовали еще сотни мелочей, которые, оказывается, бронежилетом оберегали нас от непредвиденностей и случайностей. Не потому ли за девять лет афганской войны мы потеряли солдат меньше, чем при одном штурме Грозного? Тогда, в Афгане, всех командиров за подобное прямым ходом отправили бы на скамью подсудимых. Слишком быстро забыли Афганистан. Его уроки. Я – тоже.